И далее идет текст поучения. Полюбовавшись на работу палубных матросов и дав им бесценный совет: "Осторожнее, ребята!" - я иду в штурманскую рубку.
     Здесь начальство обсуждает принятые за ночь радиограммы.
     - Вот сюрприз для Санина! - восклицает Ткаченко.
     - Знаю, - отмахиваюсь я. - Идем к Галапагосам.
     - На этот раз ошиблись, - ласково-преласково говорит Ткаченко. - Хотели бы повидать остров Таити?
     - Еще бы! - непроизвольно вырывается у меня.
     - Очень?
     - Конечно!
     - Какая жалость, - огорчается Ткаченко, - насчет Таити никаких указаний нет. Идем прежним курсом.
     Я величественной походкой покидаю рубку, с максимальной осторожностью прикрывая тяжелую дверь. Здесь вечный сквозняк, дверь хлопает с чудовищной силой, и несколько дней назад мне чуть было не раздробило палец. Никогда, даю я себе страшную клятву, никогда не буду верить ни одной новости Ткаченко!
    
     Захожу к москвичам. Саша Киреев, Женя Уткин и Валентина Добрых чертят графики, наносят на карты волнистые изолинии.
     - Справляетесь? - осведомляюсь я. - Если что, не стесняйтесь.
     - Как удачно! - радуется Валя, - Берите бумагу и записывайте.
     Так я нарвался на поручение. Валя Добрых - человек, созданный для кипучей общественной работы. Ее энергия неиссякаема, а глаза излучают такую спокойную уверенность в том, что ее энтузиазм разделяется всеми, что отказать ей невозможно. Туристические походы, рюкзаки, песни у костра - это самое прекрасное, что может быть в жизни. Но поскольку на палубе костра не разведешь, Валя решила вовлечь всех в соревнования КВН. И я послушно записываю указания.
     - Подумаешь, КВН, - пренебрежительно говорит Женя. - Не тот отдых. На одном острове в Карибском море недавно нашли клад - сундук с монетами и драгоценностями. Вот бы куда попасть, а, Валя?
     - А как они нашли? - живо интересуется Валя.
     - В подводной пещере. У них пиратская карта была. Спустились с аквалангами и раскопали.
     - А мы бог знает чем занимаемся, - подыгрывает Саша. - Выколачиваем дополнительную партию радиозондов, когда нам нужны лопаты.
     - Ты забыл про кирки, - добавляет Женя. - Создавай, Валя, инициативную группу и уговори капитана искать необитаемый остров.
     Пора заняться настоящим делом!
     - Ну, готово? - входя, нетерпеливо спрашивает Генрих Булдовский.
     Клады и КВН забыты, четверка москвичей погружается в работу.
    
     Генрих готовится к своему завтрашнему выступлению на теоретической конференции, которое, как возвестил коллектив отряда синоптического анализа, "откроет перед человечеством новые горизонты": получены любопытные данные о поведении атмосферы в малоисследованных районах Тихого океана.
    
     Я тихонько выхожу и сталкиваюсь с начальником радиостанции Леонтием Григорьевичем Братковским.
     - Пишут, - отвечает он на мой немой вопрос. - Заходите на чашку чая, я сорок минут свободен.
     Радист на судне - важная и влиятельная персона. Он знает больше, чем обычные люди, и это накладывает на его поведение особый отпечаток. Говорит радист лаконично, лицо его непроницаемо и в то же время столь значительно, что все убеждены: ему уже известна какая-то тайна. Обычно это так и бывает, потому что в море даже самая, казалось бы, пустяшная новость обретает особый смысл, а ведь новости бывают и далеко не рядовые. Малость-то какая: ты обедаешь, а радист подходит и вручает тебе радиограмму, которую ты с лютым нетерпением ждешь две недели; ты бы и так ее получил часа через три-четыре, но этот знак внимания очень трогает и заставляет тебя проникаться особым уважением ко всемогуществу хозяина эфира.
     Мы пьем чай, и я для "затравки" рассказываю Братковскому о том, что мы решили просить капитана менять курс и искать остров с пиратским кладом, для затравки - потому, что Леонтия Григорьевича надо расшевелить, и тогда он наверняка извлечет из своей памяти какую-нибудь историю.
     - Лет двадцать назад я плавал на небольшом, стареньком судне, - по ассоциации вспоминает Братковский. - Шли мы проливом Лаперуза. В этот рейс нам дали нового старпома, и как раз была его вахта. Вдруг подходит к нему повариха, говорит: "Меняйте курс" - и удаляется. Старпом чуть не превратился в камень от такой наглости - ишь, какой капитан нашелся! - и осведомился у вахтенного матроса, не страдает ли повариха завихрениями. Тот ответил, что вроде не замечалось, и старпом решил отнестись к данному происшествию как к шутке. Вечером все идут на ужин - нет ужина! Капитан - поварихе: "Почему не приготовила, трам-там-там?" А она: "Вы не с меня, вы со старпома спрашивайте, я же ему говорила, чтоб менял курс!" Тут только старпом и узнал, что когда на камбузе разжигали печь, то штурман временно менял курс, чтобы ветер не мешал.
    
     Мы пьем чай и беседуем о всякой всячине. Благословенный чай!
     Если бы не этот любимый полярниками, моряками и летчиками напиток, я бы возвращался домой с полупустыми блокнотами. Как и на полярных станциях, чай на корабле не просто средство утоления жажды; "чаи гоняют" в свободное от работы время, и не в одиночку, а обществом, стряхивая с себя заботы и расковываясь; в эти минуты дружеского общения можно услышать столько интересных историй, что голова пухнет - не забыть бы чего. Меня потому и тянет к полярникам, морякам и летчикам, что и рассказчики они интересные, и работяги отменные. Такие уж у них профессии, что болтуну и халтурщику невозможно спрятаться за чужой спиной, само дело выталкивает его на всеобщее обозрение, а естественный отбор довершает остальное.
     Трудно халтурщику во льдах, на море и в воздухе, так трудно, что приходится менять профессию на другую, где заваленное дело можно превратить в успех при помощи потока красивых слов.
    
     Однако чай выпит, и мне пора идти на швартовую палубу: для проведения гидрологических работ судно легло в дрейф, а это значит, что рыбаки и охотники на акул начали свою кипучую деятельность. Я прихожу как раз в ту минуту, когда под дружное: "Ах!" - с крючка срывается здоровенная трехметровая акула.
     -Надо было поводить ее как следует, - поучает обескураженного Сашу Мягкова и трех его помощников многоопытный Анатолий Кошельков. - Даже щуку рывком не возьмешь, а это все-таки ее сиятельство акула!
     Настроение Саши падает еще на несколько градусов, когда он обнаруживает, что акула не просто ушла, а захватила с собой на память великолепный стальной крючок, купленный в Рабауле. Потеря трудновосполнимая, но Саша унывает недолго. Москвич, инженер-локаторщик, он с детства мечтал о море, впервые попал на корабль и на редкость быстро акклиматизировался: у команды он уже "свой в доску"., и даже опытный глаз не определит, что Саша - новичок.
    
     Акул губит ненасытное любопытство. Казалось бы, что им делать у корабля, от которого можно ожидать одни неприятности? Так нет, окружили его стаей, носятся вокруг него с огромной скоростью и хватают все, что оказывается на поверхности воды. Вот две акулы вцепились в картонный ящик из-под макарон, третья волочит куда-то обломок доски, четвертая, как редкое лакомство, заглатывает газету.
     - Кушайте на здоровье! - предлагает Кошельков, бросая за борт насаженный на крюк мясистый кусок рыбы. На ловко отпускающего капроновый конец Анатолия ревниво смотрит начальник гидрологического отряда Степан Иванович Гись. Говорят, в прошлые рейсы не было рыбака удачливее его, но разве можно жить былыми успехами?
     Ныне Степан Иванович не просто неудачник, а человек, от которого фортуна отвернулась решительно и бесповоротно. Не везет ему фантастически, за целый месяц Степан Иванович не поймал ничего: у него не клюет. Ни у кого нет таких замечательных удочек, лесок и крючков, да и сноровки, опыта у Степана Ивановича побольше, чем у других, но хоть криком кричи - не клюет! Будто вся рыба в океане договорилась о том, чтобы отомстить Гисю за все его прошлые удачи. Вот и сейчас Анатолий Кошельков, который и пришел-то десять минут назад, уже водит акулу, а на крючок Степана Ивановича с мастерски насаженной наживой ни одна рыбина и смотреть не хочет.
     Кошельков водит акулу красиво, по всем правилам: позволяет ей уходить, снова подтягивает, утомляет и снова отпускает - дает порезвиться. Акула борется за жизнь отчаянно, ее мощное тело извивается дугой, она бьет мускулистым хвостом по воде и яростно бросается из стороны в сторону, пытаясь освободиться от крючка. Но минуты ее сочтены, слишком глубоко засел крючок. Потом, уже вытащенная на швартовую палубу, она еще долго бьется в конвульсиях, и упаси вас бог потерять бдительность и решить, что раз акула неподвижна, то она уже уснула. Вовсе нет! Ее жизненная закваска такова, что бывает, и через час акула может устроить на палубе "пляску смерти", и тогда, - горе неосторожному! Щелк - и ноги как не бывало.
     Поэтому пойманную акулу либо убивают, либо сталкивают баграми за борт - в зависимости от мотивов, которыми руководствовался охотник. Если просто ради острых ощущений - живи, а если нужны челюсти, плавники как сувениры - тогда "высшая мера".
    
     Против такого жестокого обращения с акулами иные возражают, но их голоса не очень многочисленны: из поколения в поколение моряки воспитывают в себе ненависть к акулам. На них не без основания возлагается ответственность за гибель потерпевших кораблекрушение в открытом море, а раз так, то к черту всякую сентиментальность. И спорить с моряками на эту тему бесполезно, они судят акулу по кодексу, в котором нет места смягчающим обстоятельствам.
     Вечер я провожу у Юрия Прокопьевича. Обычно после ужина первый помощник занимается математикой с мотористом Прокофием Бойко, но сегодня у того неотложные ремонтные дела, и Ковтанюк устраивает большое чаепитие. Упорство и ученика и учителя поражает. Бойко уже под сорок; обстоятельства его жизни сложились так, что среднюю школу он не закончил и остался без образования. Практик он превосходный, но техника на современных кораблях становится все сложнее, да и дипломированная молодежь поджимает. Вот и решил Прокофий наверстать упущенное, чтобы поступить в заочную среднюю мореходку. Работа у моториста едва ли не самая тяжелая на судне, после вахты товарищи отдыхают - смотрят кино, читают, играют на корме в шахматы, а Бойко с учебниками и тетрадками отправляется к первому помощнику. За месяц одолел программу пятого и шестого классов, принялся за седьмой, но мало кто знает, чего стоит Прокофию после занятий с учителем допоздна сидеть над домашними заданиями, а потом снова идти на вахту…
     Пока Юрий Прокопьевлч заваривает крепчайший и ароматнейший чай, я рассматриваю фотографии, лежащие на столе под стеклом: "Академик Королев" в разных ракурсах, друзья и, конечно, семейные фото - жена и дочка.
     - Иллюстрация к судьбе моряка, - замечает Юрий Прокопьевич. - Утром я ушел в море, а вечером того же дня родилась Танюша.
     Возвратился из плавания, когда ей было пять месяцев, снова ушел и вернулся почти через год. Теперь представьте, каково морякам дальнего плавания воспитывать детей. Жена требует: "Дочка шалит, накажи!" - а мне не наказывать, мне приласкать ее хочется!
    
     На огонек заходит Олег Ананьевич. У него родительский стаж побольше, чем у первого помощника, - две взрослые дочки-студентки, воспитанием которых он занимается тоже главным образом при помощи радиограмм. Олег Ананьевич уже около двадцати лет капитанит на разных судах, и за эти годы выработал устойчиво-спокойное отношение к своей судьбе, хотя, как я догадываюсь, спокойствие это чисто внешнее. Когда месяц спустя младшая дочь начала сдавать вступительные экзамены в институт, капитан ожидал радиограмм с нетерпением простого смертного, точно так же, как все мы, возмущаясь задержками домашней информации.
     Радиограммы - тема вечная и неистощимая. Я вспоминаю один эпизод из антарктической жизни. На станции Молодежная отзимовал год механик Васильев [3], сменить его шел на "Профессоре Зубове" тоже Васильев, его однофамилец. И произошла нередкая в таких случаях путаница: Васильеву на Молодежной вручили радиограмму, предназначавшуюся сменщику на "Зубове": "Ухожу декретный отпуск целую тебя твоя ласточка". Отзимовавший Васильев рвал и метал, а на станции умирали со смеху.
     Об Антарктиде я вспомнил с умыслом, потому что люблю слушать рассказы капитана о китах. Восемь антарктических рейсов остались в памяти Олега Ананьевича как самый интересный и насыщенный событиями период его морской жизни, и мне кажется, что он до сих пор жалеет о том, что несколько лет назад променял суровые моря Антарктики на тропическую экзотику. В рассказах капитана меня восхищает и его лексикон: нет-нет и мелькнет словечко, которое просто ошеломляет своей неожиданной красочностью. Например, одна история с подвыпившим моряком завершилась таким оборотом: "Добрел до дома противолодочным зигзагом, выспался, а утром пришел в меридиан, подсчитал убытки и начал рвать на себе пушнину".
     Мой расчет оказался верным: Ростовцев тут же перенесся в Антарктику и стал вспоминать о знаменитых китобоях.
     - Самый опытный и удачливый был, конечно… - Капитан назвал фамилию своего коллеги. - Он давал такой план, что мог себе позволить без доклада войти к министру; тех, кто рангом пониже министра, за начальство не считал, ну, а с коллегами обращался и вовсе бесцеремонно. Встречаемся в море, и он всякими уловками уводит нас в сторону: "Куда идете? Только что оттуда, пусто, как у бича в кармане!" - а у самого данные разведки, что стадо именно в том районе.
     Делал вид, что идет в противоположном направлении, потом тихонько разворачивался, на всех парах несся к стаду и с песней вырубал китов. И Олег Ананьевич допоздна рассказывает о своих странствиях в полярных широтах. До Антарктики он несколько лет капитанил на зверобоях, добывал моржа и тюленя в Арктике. Вот и снятся ему в жарких тропиках "белые сны".
     Впрочем, и Юрий Прокопьевич достоин зависти: двадцать лет, почти полжизни, плавает он на научных судах и повидал весь мир. Он побывал в доброй сотне портов; ходил по земле древних инков, здоровался за руку с патагонцами, гулял по Гонолулу и Сан-Франциско, "пил кофе на Мартинике", стоял с непокрытой головой у могилы великого Стивенсона на Таити, покупал сувениры у австралийских аборигенов и бродил по воспетым Джеком Лондоном полинезийским островам, где еще не так давно путешественников пугали - и не только в шутку - людоедами.
     Поздним вечером мы расходимся по каютам. И последнее впечатление дня: из кают-компании доносятся звуки "Патетической сонаты" Бетховена. Я осторожно заглядываю: за пианино сидит Виктор Турецкий и самозабвенно бьет по клавишам, забыв обо всем на свете…
    
     Да будет шторм!
    
     Сегодня я узнал, что всю сознательную жизнь заблуждался и, более того, вводил в заблуждение читателя. Я злопыхательски отзывался о штормах и гневно бичевал их как слепую и темную силу природы. Не заглядывая в суть явлений, я легко скользил по поверхности. Одним словом, проявил верхоглядство, шапкозакидательство и научную несостоятельность. Оказывается, шторма океану не только до чрезвычайности полезны, они просто необходимы! Ну, скажем, так, как твоему организму, читатель, необходим обмен веществ. Или теплообмен. Ну, что-то в этом роде.
     На море принято человека разыгрывать, чтобы он не зазнавался и не забывал, где находится. Неоднократно будучи объектом розыгрышей, я выработал к ним определенный иммунитет, хотя время от времени "заглатывал наживу". Но Виталию Сергеевичу Красюку я почему-то поверил сразу. Пусть одессит, но серьезный человек, старший научный сотрудник Гидрометцентра. Именно он преподнес мне эту еретическую мысль - насчет штормов.
     До сих пор Вилли ускользал от бесед на ученые темы; то подсовывал мне полупудовые монографии, то ловко трактовал мой вопрос таким образом, что я выслушивал очередную историю о Фишкине или о преимуществах Одессы над другими городами мира. На этот раз, однако, Вилли не выкрутился.
     В свободные от других мероприятий вечера я проводил в столовой команды беседы о литературе, международных делах и разных прочих вещах, и некоторые мои высказывания показались ему спорными. И когда он потребовал от меня доказательств и разъяснений, я предложил честную сделку: "Ты рассказываешь мне, я - тебе". Вилли сразу поскучнел и забормотал было, что ему очень, очень некогда, но я покивал головой и с холодной беспощадностью повторил: "Ты - мне, я - тебе. Некогда - подождем". Схваченный за горло, Вилли сдался и экспромтом прочитал нижеприведенную лекцию.
    
     - Если ты человек наблюдательный, - начал Вилли, - то, задирая голову, наверное, замечал, что в дневное время по небу прогуливается Солнце. Помнишь, такое круглое, бело-желтое и яркое, как электрическая лампа? По твоему лицу вижу, что помнишь. Так вот, Солнце снабжает Землю лучистой энергией, и мы попробуем проследить путь его луча от внешней границы атмосферы до морских глубин.
     Ухватим, так сказать, этот луч за хвост…
     Далее я узнал, что каждую минуту один квадратный сантиметр внешней атмосферы совершенно безвозмездно получает от Солнца две малых калории тепла. Это очень много, куда больше, чем нам с вами надо, даже с учетом мирового энергетического кризиса. Проходя через атмосферу, где имеются водяные пары, азот и всякая прочая ерунда, солнечная радиация поглощается и рассеивается; кроме того, здоровый куш отхватывают и разного рода облака. В результате к поверхности планеты тепла приходит примерно столько, сколько Земля заказывала: процентов 40-50 радиации, а зимой и того меньше.
     В данном случае нас интересует только поверхность Мирового океана. Она частично поглощает лучи, а частично отражает. Отношение отраженной радиации ко всей приходящей называется "альбедо" [4]. Вилли по буквам продиктовал это слово и взял с меня клятву, что я запомню его на всю жизнь.
     Океан обладает такой особенностью: все приходящее от Солнца тепло поглощается лишь тонким верхним слоем воды. И если бы Мировой океан был абсолютно спокойным, без всяких волнений, штормов и течений, этот верхний слой буквально бы кипел!
     Представляете? Опустевшие пляжи, вареная рыба, колоссальные убытки. Вот от какой напасти избавляют нас шторма. Так что, стараясь на практике подальше уносить от них ноги, будем, как того требует справедливость, отныне их благословлять.
     Впрочем, море не ждет милостей от природы - мало ли когда она решит напустить на него благословенную бурю! - а само принимает меры к охлаждению верхнего слоя: в год испаряется примерно один метр Мирового океана, и при этом в атмосферу уходит огромное количество тепла. Кроме того, происходит перемешивание верхних и нижних слоев - как в ванне, когда вы открываете оба крана и энергично разгоняете воду ногой. С той лишь разницей, что в океане роль ноги выполняют течения, приливы и уже полюбившиеся нам шторма.
    
     И потому вода в океане обычно не нагревается выше тридцати градусов - в такой воде, например, я купался в незабываемый день встречи с акулой. Единственное исключение - Персидский залив да еще Красное море, где температура воды достигает тридцати пяти градусов.
     Около десяти лет назад мне довелось там побывать, и с той поры по Красному морю я не скучаю. Более кошмарной жарищи да и такой чудовищной влажности воздуха я в жизни не переносил. Даже ко всему привычные акулы в Красном море томные, как одалиски после турецкой бани, а о людях и говорить нечего: проторчишь полчаса на палубе - и тебя можно выкручивать, как вынутое из горячей воды белье.
     - Кстати, о течениях, -Вилли торжественно поднял кверху палец. - Как раз сейчас мы находимся над совершенно уникальным, парадоксальным течением Кромвелла. Экваториальные, или пассатные, течения, как ты, безусловно, знаешь, идут… в каком направлении?
     - В установленном, - ответил я. - Куда приказано, туда и идут.
     - Правильно, с востока на запад. Значит, течение Кромвелла идет…
     - … с запада на восток, - подсказал я. - Сызмальства знал.
     - Значит, ты был вундеркиндом, - с уважением произнес Вил ли. - Дело в том, что Кромвелл открыл свое течение уже тогда, когда ты потерял значительную часть своей шевелюры - лет двадцать назад.
     Проходит оно на глубине ста метров, и одна из наших задач - прощупать его как можно лучше.
    
     Затем Вилли рассказал о другом подводном феномене, который тоже входит в сферу его интересов, Между теплым верхним слоем воды и слабо перемешанным нижним на определенных глубинах можно провести четкую границу, которая называется "слой скачка". Разница плотностей на верхней и нижней границах этого слоя столь значительна, что на нем может недвижно лежать подводная лодка. Во время войны нередко бывало, что засеченные эсминцами подлодки выключали двигатели и молча отлеживались в "слое скачка". Изучение этого слоя очень интересует рыбаков: он насыщен кислородом и планктоном, и потому косяки рыб любят заходить туда на обед.
    
     Таковы некоторые сведения о штормах и течениях, которые мне удалось выжать из Вилли. Сознаю, что их недостаточно, чтобы сделать из читателя высококвалифицированного океанолога, но уверен, что ваш кругозор стал значительно шире. Теперь вы можете запросто щегольнуть в разговоре такими словечками, как "альбедо", "течение Кромвелла", "слой скачка" - разве этого мало?
     - А сейчас, - закончив свою лекцию, с облегчением сказал Вилли, - докладывай, почему ты считаешь, что Достоевский…
     Здесь я избавлю читателя от описания нашего долгого спора и рекомендую сэкономленное время потратить на чтение "Братьев Карамазовых". Не пожалеете.
    
     Панамский канал. Ночью произошло важное событие: "Академик Королев" взял курс на северо-восток. Прощай, экватор! Десять тысяч миль прошли мы по твоей ниточке, разделяющей полушария Земли; ты был к нам благосклонен, избаловал штилем и безоблачным небом, и мы будем вспоминать тебя тихим, добрым словом. Прощай и ты, хрупкая мечта о Галапагосских островах! До последней минуты, надеясь на чудо, лелеял я тебя, но теперь уже точно знаю, что не увижу ни милых моему сердцу пингвинов, ни десятипудовых черепах, ни ящериц игуан.
     Один слабый, еле заметный поворот руля - и мы очутились в северном полушарии. И почти сразу же на нас обрушился лютый холод: температура воздуха понизилась до двадцати пяти градусов выше нуля. С таким холодом шутки плохи - пришлось надевать брюки и рубашки с длинными рукавами.
     Разволновалось и море, волны украсились барашками. Ткаченко рассказывал, что в одном из предыдущих рейсов был на "Королеве" врачом Тенгиз, обаятельный и веселый красавец грузин. Но в штормы он очень укачивался и страдал. Он выползал на палубу, смотрел на море полными тоски черными глазами и с глубоким негодованием восклицал: "Ну, у кого повернулся язык назвать таким прекрасным словом "барашек" эти паршивые волны?" Ладно, пусть барашки, пусть волны, но зато мы уже не одиноки: с разных сторон к Панамскому каналу спешат корабли. Кончилась у штурманов спокойная жизнь - каждые несколько минут они всматриваются в локаторы, шарят по океану биноклями и колдуют над картами, уточняя курс. В штурманской рубке установлена электронная система "Омега", которая автоматически определяет координаты (Николай Денисов: На "Океане" ее поставили позже, примерно через год - полтора).
     Нажимаешь кнопку - и довольно легко можешь определить широту и долготу на каждую секунду нашего бытия. Волшебство! Но "Омегу" только-только смонтировали, и штурманы относятся к ней с почтительным недоверием, предпочитая древние, но надежные секстанты. Это очень обижает электрорадионавигатора Игоря Романова, который не надышится на свою "Омегу" и сдувает с нее пылинки. Как-то я неосторожно спросил его о принципе работы этого электронного чуда - и тут же пожалел об этом, потому что Игорь, обрадованный вниманием к своей подопечной, всадил в меня одну за другой дюжину формул и залил полуживого потоком теоретических обоснований, Спасло меня "уравнение Максвелла". Когда Игорь скороговоркой упомянул о нем, я спросил, что это такое.
     - Вы… не знаете "уравнения Максвелла"? - изумленно осведомился Игорь.
     - Ну, "не знаю" - это, может быть, слишком сильно сказано, - возразил я. - Слишком сильно. Да. Уравнение… как вы назвали, имени кого?
     Игорь заметно увял и неожиданно вспомнил, что ему нужно куда-то зачем-то идти.
    
     Небо хмурилось, накрапывал дождь, и корма была безлюдна. В поисках общества я забрел под навес у помещения ЭВМ, где на соломенных креслах и скамеечках приютилась веселая компания.
     - Это произошло у Фиджи, - рассказывала инженер-химик Галя Михайличенко, соседка Мики по каюте. - Мы на боте шли от берега к судну и попали не под такой дождик, как сейчас, а под настоящий тропический ливень. Вымокли до нитки. С нами был молодой научный сотрудник… Ну, скажем, Иванов, с красивой шевелюрой и выхоленной бородой, которой он очень гордился. И тут кто-то из нас сказал: "А вдруг в этом ливне есть радиоактивные осадки?" Другой тут же до бавил: "Между прочим, они охотнее всего застревают в волосах". Иванов клюнул, ужасно забеспокоился и побежал в душ, где два часа обрабатывал себя скребницей…
    
     Удивительно изменился за последние годы контингент моряков!
     Тоненькая, хрупкая Мика, которая плавает на "Королеве" уже несколько лет, кажется рослой по сравнению с похожей на школьницу Галей. Девушки побывали в одиннадцатибалльных штормах, лично познакомились с тайфунами, повидали полмира и на корабле чувствуют себя как дома. Так что мужчины без боя сдали женщинам одну из последних своих крепостей - море. Почти на любом судне нынче можно увидеть членов экипажа, которые в свободное время вяжут кофточки и вышивают узоры на блузках. И в то же время…
     Не помню, о чем шел разговор, когда кто-то спросил у Мики:
     - Это случилось в открытом море?
     - Нет, - ответила Мика, - судно было привязано веревками к берегу.
     "Привязано веревками…" Эх ты, морской волк!
    
     К Панамскому каналу мы подошли под утро.
     В заливе уже стояли на рейде десятка два кораблей, и к ним присоединялись все новые суда; сухогрузы, танкеры, контейнеровозы под разными флагами. Началась погоня за биноклями: все хотели как можно скорее увидеть вход в канал и знаменитый мост между двумя Америками.
     - Вижу! - восторженно кричал счастливец с биноклем. - Ух!
     - Ну, какой он, какой? - тормошили его.
     - Кажется, железный, - сообщал счастливец.
     - Что ты говоришь! - восторгались слушатели. - А мы думали, сплетенный из лиан.
     - А горы-то, горы видишь?
     И тут выяснилось, что главное - это не мост, и не вход в канал, и не выстроившиеся в нетерпеливую очередь корабли, а именно горы.
     Ибо таких исторических гор на земном шаре - раз-два и обчелся.
     Потому что с одной из них четыре с половиной века назад Васко Нуньес де Бальбоа увидел Тихий океан. И хотя до него этим зрелищем любовались многие поколения индейцев, считается, что открыл Тихий океан именно Бальбоа. С мечом в одной руке и знаменем с изображением божьей матери в другой Бальбоа, не снимая одежды, спустился с горы и вошел в воду, заработав тем самым бессмертную славу и бронхит, из-за которого надрывался от кашля целую неделю. Впрочем, этот бронхит в историографии считается спорным, и я на нем не настаиваю. Правды ради индейцы пытались доказать, что океан открыли все-таки они, но в последовавшей научной дискуссии Бальбоа предъявил такие веские аргументы, что оставшиеся в живых спорщики единодушно признали его приоритет. В оценке личности самого Бальбоа историки несколько расходятся: для одних он легендарный герой, а для других - жулик, насильник и алчный разбойник; видимо, как всегда в таких случаях, истина находится где-то посредине, и сойдемся на том, что Бальбоа был хоть и не образцом джентльмена, однако незаурядным человеком. Разумеется, на берег Тихого океана его привели не интересы чистой науки, а жажда золота, утоляя которую, Бальбоа залил будущую Панаму кровью ее доверчивых обитателей. За совокупность заслуг потомки увековечили его имя в названии городка у входа в канал. Предварительно, однако, чтобы Бальбоа не очень-то зазнавался и не отрывался от коллектива, собратья тактично указали прославленному конквистадору на его недостатки (отрубили ему голову).
    
     Между тем на "Королев" прибыли власти - представители администрации канала, или, как их иногда называют, канальи. Останется ли за ними это прозвище, зависит от того, в какое время суток мы будем проходить канал. Если днем - то "молодцы, власти на этот раз не надули!", а если ночью - "вот канальи!". В прошлый раз "Королеву" не повезло, и потому капитан первым делом стал зондировать почву насчет нашей очереди.
     - Олл раит! - восклицал главный представитель с могучим торсом и хемингуэевской бородой, - Рашен водка - вери гуд!
     И после каждой очередной рюмки с растущим красноречием заверял, что нам выделят самое, самое лучшее время.
    
     Власти оказались сплошь работающими по контракту американцами. На одном из них, высоком рыжем враче в золотых очках по имени Ральф, я оттачивал свой английский. Ральф на пять лет приехал в Панаму из Нью-Йорка, где остались красавица жена (подтверждено фотокарточкой), дочь и сын (поверил на слово). К русским он как санитарный врач относится с уважением: на советских кораблях превосходное медицинское обслуживание и нет никаких заразных болезней. Завись это от него, он бы охотно разрешил нам прогуляться по берегу (здесь взгляд Ральфа остановился на облаивающей его крохотной Дэзи), кроме, разумеется, Дэзи, которая может перекусать и разорвать на части всех панамских собак.
     Успокоив нас, власти (пока еще уважительно - власти, а не канальи) отправились на свой катер, а мы стали с нетерпением ждать лоцмана. В обещанные 12.00 его не было, в дополнительно согласованные 13.30 он блистательно отсутствовал и явился в 15.00, когда мы начали уже закипать, Но едва капитан дал команду поднимать якорь, как лоцман получил по радио какое-то указание и откланялся, промычав на прощание, что вернется вечером. Мы взвыли от досады и на все голоса проклинали теперь уже каналью - главного с хемингуэевской бородой и других обманщиков, лишивших нас превосходного зрелища.
     Я утешал себя лишь тем, что увидеть Панамский канал ночью все же лучше, чем, лежа на тахте в московской квартире, читать о его достопримечательностях днем.
     К входу в канал мы двинулись, когда начинало темнеть (Николай Денисов: так же и НИСП "Океан"). Мост между двумя континентами действительно оказался очень красивым: километра три стальных ажурных конструкций изящно возлежали на бетонных опорах. По мосту из одной Америки в другую мчались автомобили. Справа аккуратно нарезанными квадратиками раскинулся Бальбоа, а за ним сверкала неоновыми огнями многоэтажная столица - город Панама. Но смотреть на нее было некогда, потому что мы уже вползли в канал.
     Думаете, я сейчас начну заливаться соловьем и ставить сплошные восклицательные знаки? Ничего подобного не произойдет, потому что я был разочарован. Канал - как канал, шириной с деревенскую речушку, через которую запросто перекликаются пастухи, а в нем не первой свежести вода - вот тебе и "колоссальнейшее сооружение века".
    
   Содержание 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12