День первый

Не могу понять, как все-таки экспедиционные суда выходят в море.

Все сроки давно нарушены, а люди не оформлены, экипаж не укомплектован, нет половины продуктов и оборудования; капитан, начальник экспедиции рвут и мечут, старпом потерял голос и хрипит, палубная команда забыла, что такое сон, но совершенно ясно, что ничего еще не готово, а когда будет готово, один бог знает.

И тогда происходит удивительная вещь. Начальство, окончательно потеряв терпение, приказывает: «Завтра!» Все понимают, что это нелепо, до смехотворности нереально, но чудо из чудес: одна за другой прибывают на причал машины с продуктами и оборудованием, сам собой доукомплектовывается экипаж, а в последнюю минуту, когда вот-вот поднимется трап, слышится душераздирающий крик: «Подождите!» — и, взмыленный, с чемоданом в руках и с портфелем в зубах, на борт влетает последний научный сотрудник.

Примерно так началась и наша экспедиция.

И вот «Академик Королев» идет по Японскому морю. Сцены прощания, переживания покидающего Большую Землю моряка, исчезающие вдали сопки Владивостока — все уже имеется в литературе, и вряд ли я прибавлю к этому хоть один новый штрих. К тому же не хочется начинать первую главу с минорной ноты и расстраивать читателя описанием отвратительной погоды (дождь со снегом и ветром}, которая прогнала с причала провожающих задолго до нашего выхода в море, Упомяну только, что ошвартовались мы во вторник, в пять минут первого ночи, что вполне естественно и разумно: «Королев» выходил в свой тринадцатый рейс, и начинать его еще и в понедельник было бы до крайности легкомысленно. Есть, правда, знатоки, которые рассуждают по-иному. Один англичанин сказал с присущей англичанам корректной самоуверенностью: «Странные люди — русские. Они не любят выходить в море в понедельник, хотя всем известно, что нельзя выходить в море в пятницу!» Я считаю себя опытным путешественником — что ни говори, а в четвертый раз в дальнем плавании — и знаю, что в первые день-два следует пореже выходить из каюты и не приставать к людям с расспросами. Люди только что на семь месяцев расстались со своими семьями, им грустно, они то и дело вздыхают. («Я дышал, лишь вздыхая». — Стендаль.) К тому же и у меня самого настроение на точке замерзания. Я сижу в каюте, тупо смотрю на хмурое Японское море и с некоторым удивлением думаю о том, какого черта меня сюда занесло. Мирно сидел дома, чего-то такое сочинял, и вдруг какая-то сила сорвала меня с насиженного места, затолкала в самолет, донесла до Владивостока и подняла на борт судна, которое занимается наукой и нисколько не нуждается в пассажирах.

А произошло это так. Из моих антарктических друзей трое москвичи; многократный начальник станции Восток Василий Сидоров, участник трансантарктических походов инженер-механик Лев Черепов и врач-микробиолог Востока Рустам Ташпулатов. Мы часто собираемся друг у друга, вспоминаем нашу Антарктиду и втихомолку, что бы не слышали жены, разрабатываем планы новых странствий. И вот однажды Сидоров вроде бы случайно, вскользь заметил, что планируется совсем уж необычная морская экспедиция, и выразительно на меня посмотрел. Я навострил уши и, деланно зевая, поинтересовался, чем это она такая необычная. С тем же безразличием в голосе, опасливо косясь на мою жену, Сидоров поведал, что впервые в истории множество стран объединяет свои усилия для изучения атмосферы и океана и под эгидой Всемирной метеорологической организации в Атлантику выходят десятки научно-исследовательских судов, в том числе тринадцать советских. Наши суда выйдут из четырех портов — Ленинграда, Одессы, Севастополя и Владивостока, — чтобы в середине июня встретиться к западу от Африки, где-то неподалеку от экватора.

Международный штаб экспедиции будет базироваться в столице Сене гала Дакаре, а вся эта грандиозная научная программа получает на звание ТРОПЭКС — Тропический эксперимент, или АТЭП — Атлантический тропический эксперимент.

Сидоров что-то еще рассказывал, но мне уже было ясно, что надо готовить чемоданы. В Атлантическом и Индийском океанах я купался, в Северный Ледовитый окунал руки, в Южный Ледовитый даже проваливался (точнее, в ручей на станции Беллинсгаузена). Неосвоенным оставался Тихий океан. Поэтому выходить в море, конечно, следует из Владивостока.

И через три месяца жертва этого логического построения уныло сидела в своей каюте на борту «Академика Королева». Впрочем, утешал я себя, каждое путешествие начинается именно так. Никто меня здесь не знает, и никому я здесь не нужен. Пройдет несколько дней, обрасту знакомствами, заведу приятелей, может быть, даже друзей — и блокноты начнут заполняться. Их у меня целая стопка, чистеньких и хрустящих. К возвращению они должны так истрепаться, чтобы их противно было брать в руки. Тогда все будет в порядке. Чистый блокнот — незасеянное поле, урожай обещает только замусоленная, в помарках и кляксах записная книжка.

Я начинаю себя уговаривать, что все будет хорошо. Во-первых, отдельная каюта — такой удачи на мою долю никогда еще не выпадало; во-вторых, «Академик Королев» — близнец моего «Профессора Визе», на котором совершен переход в Антарктиду, и я могу гулять по кораблю с закрытыми глазами; в третьих, маршрут у «Королева» необычайно интересный: Новая Гвинея, экватор, Коралловые острова (может быть, Галапагосские острова с их черепахами и пингвинами!) и Панамский канал, Куба и Сенегал.

К тому же, вспоминаю я, кое-какие события, достойные записи, уже произошли. Вадим Яковлевич Ткаченко, заместитель капитана по науке, или, как принято говорить на судне, начальник экспедиции, позавчера объявил по трансляции: «Всем мужчинам предлагается выйти на воскресник — грузить баллоны!» На призыв откликнулось человек десять, С полчаса мы перетаскивали баллоны с гелием на корму и как положено поругивали отдельных несознательных членов коллектива, не разделивших нашего энтузиазма. Штабеля баллонов не уменьшались, и Ткаченко, не отказываясь от святого принципа добровольности, возвестил: «Всех мужчин, не явившихся на воскресник, считать женщинами и отныне поздравлять с 8 Марта!» Помогло, Один за другим, провожаемые насмешками женской части коллектива, на корму ошарашенно вылетали бывшие несознательные и честным трудом отводили от себя страшную угрозу.

В тот же день произошел другой эпизод, который мне в отличие от Саши Киреева и Жени Уткина показался забавным. На «Королеве» идет укомплектованный сплошь из москвичей отряд синоптического анализа, возглавляемый кандидатом наук Генрихом Булдовским. Саша и Женя, научные сотрудники из этого отряда, — убежденные борцы за чистоту и уют. Вселившись в свою каюту, они первым делом выдраили пол, стены и умывальник, да так, что все блестело, как у доброй хозяйки перед праздником. Едва ребята закончили уборку, как выяснилось, что они слегка поспешили, потому что каюта была чужая. Когда я в ней обосновался, то с глубокой искренностью поблагодарил Сашу и Женю за их труд. Я сказал, что они смело могут считать мою каюту своей и если у них снова возникнет потребность при вести ее в порядок, то пусть не стесняются и приходят со швабрами.

Впоследствии я не раз напоминал ребятам о своем великодушном предложении, но Саша и Женя так его и не приняли — видимо, из-за присущей им застенчивости.

В плавании самые трудные дни первые и последние. До последних еще много месяцев, и я мечтаю о том, чтобы поскорее прошли первые.

С той минуты, как мы покинули Большую Землю, мир для каждого из нас сузился до размеров корабля. Здесь мы будем жить, видеть каждый день друг друга, вместе радоваться и горевать, подхватывать на лету выуженные из эфира новости и с лютым нетерпением ждать берега, Сегодня еще чужие, завтра мы обязательно сроднимся. Альтернативы у нас нет. На Большой Земле можно поменять квартиру, расстаться с одним коллективом и войти в новый. Человек в море та кой возможности не имеет. Хочет он того или нет, лица вокруг него будут одни и те же, и работа одна и та же, и каюта, и вид на море, которое, как бы оно ни называлось, состоит из одной и той же воды.

Оставаясь самим собой, раствориться в коллективе — для человека в море нет ничего важнее. Когда капли берутся за руки и сливаются, они образуют водопад и океан; капля, оставшаяся одинокой, высыхает.

Один из моих будущих товарищей по «Королеву» в минуту душевной депрессии сочинил бессонной ночью: «Но за дальними моря ми мои друзья. Лишь листок радиограммы есть у меня». А под утро проникновенно дописал: «Плохо одиночке в мире, плохо одиночке в море…» И, осознав это, буквально со следующего дня стал приобретать одного за другим новых друзей.

В море иначе нельзя: высохнешь, как та капля.

Обрастаю знакомствами

«Академик Королев» — флагман дальневосточной научной эскадры. Вслед за ним в море вышли еще три корабля, и через несколько дней мы встретимся в океане, построимся ромбом и, соблюдая равнение, строевым шагом пойдем к экватору.

Нас на корабле сто сорок два человека. Весь экипаж и большая часть научного состава — дальневосточники. Кроме московского отряда, о котором я уже упоминал, на борту находится группа эстонских астрофизиков во главе с молодым доктором наук Юло Мулламаа (обещаю отныне ограничиваться одним именем), пятеро ленинградцев, из которых двое — студенты географического факультета университета; две ученые дамы из Новосибирска, специалисты по спутниковой информации, и, наконец, их земляк — самый молодой на судне кандидат наук Петр Юрьевич Пушистов.

Петя — мой первый добрый знакомый. Он крупный и сильный, его массы и энергии вполне хватило бы на двух ученых, У него широкие плечи и грудь, мускулистые руки и мощный лоб, который продолжает расширяться за счет волос, с пугающей быстротой покидающих Петину голову. Коренной сибиряк, выросший в деревне, Петя обожает Сибирь, физический труд на свежем воздухе, науку и своего шефа академика Марчука, про которого может рассказывать часами. В двадцать восемь лет Петя уже заведует лабораторией и ведет самостоятельную научную программу — совсем не мало для человека, поднявшегося по ступенькам науки без посторонней помощи. Он бесспорно умен, общителен и обладает хорошим чувством юмора — весьма привлекательное сочетание.

Еще одно прекрасное качество нашлось у Пети — доброта. Когда он узнал, что я не имею к науке вообще и к его любимой метеорологии в частности никакого отношения, он отнесся ко мне с редкостной снисходительностью. Бывает, утешал он, что и литераторы приносят людям некоторую пользу. Да, да, безусловно бывает. И вообще уважения достоин каждый человек, хорошо делающий свою работу.

Не всем же быть учеными, кому-то нужно и книжки писать, закончил он, сочувственно глядя на меня.

Я тут же решил, что Петя именно тот человек, который может ввести меня в курс дела, и попросил его популярно изложить суть нашей программы. Петя с готовностью согласился, подумал, с чего начать, и спросил, что я знаю о воздушных течениях. Я уклончиво ответил, что воздушные течения — это не мой конек, но кое-что о них мне известно. Например, что в отличие от морских течений они состоят из воздуха. Петя чуточку изменился в лице и поинтересовался, каково мое отношение к математическому моделированию атмосферных процессов. Я честно признался, что своего окончательного отношения к этому моделированию еще не выработал, поскольку слышу о нем первый раз в жизни. Петя почему-то стал нервничать, протер очки и тихо осведомился, какие монографии о взаимодействии океана и атмосферы я проштудировал. Я чуть было не выпалил, что крупнейшими авторитетами по этому вопросу считаю Джека Лондона и Майна Рида, но подумал, что такой ответ может Петю не удовлетворить.

Поэтому я ограничился заявлением, что, по моему глубокому убеждению, такое взаимодействие имеет место. В самом деле, продолжал я развивать свою мысль, а почему бы и нет? С одной стороны — океан, а с другой — атмосфера. Что им еще делать, если не взаимодействовать? Со скуки помрешь!

Петя поспешно согласился с этой мыслью и заметил, что его скромные познания вряд ли расширят мой кругозор. Он очень извиняется, но столь интенсивная научная беседа его несколько утомила.

К тому же у него сильно разболелась голова и ему нужно срочно принять таблетку анальгина. На том мы и расстались. Уж эти мне ученые!

В отличие от Пушистова Виталий Сергеевич Красюк не заводил меня в дебри науки. Он старше Пети, опытнее его и сразу понял, что его ждет на этом тернистом пути. Виталий Сергеевич, или Вилли, как его зовут друзья, — кандидат наук, океанолог. Он уже давно москвич, но родился и получил образование в Одессе, которую любит преданно и самозабвенно.

— Океан, течения, атмосфера… — — Вилли пренебрежительно махнул рукой. — Я вам дам учебник, сами почитаете… Лучше я расскажу вам об Одессе. Вы, конечно, были в Одессе и знаете лестницу и Дюка…

Вилли высокий, чуть сутулый, любознательный и веселый. Его одесская тема неистощима, мы ею будем обеспечены на все плавание.

Вилли это гарантирует. А как-нибудь потом он расскажет про течения, а еще лучше про Нефтяные Камни, на которых он провел несколько лет, про Париж, Бордо и Лондон, где он был на конференциях, и про многое другое, а сейчас ему некогда, нужно работать.

В поисках собеседников я отправляюсь на корму, но море немного штормит, баллов под пять, накрапывает дождик, и корма, главный судовой клуб и «вечевая площадь», пустынна. Что ж, море тоже собеседник, причем из самых лучших. Оно умеет слушать, не перебивая и ничем не проявляя недовольства и скуки. Какая жалость, что только слушать, сколько бы оно — могло рассказать! Оно знает главную тайну бытия — как зародилась жизнь. Люди могут выдвигать гипотезы и строить теории, а море знает. Как сказал не помню кто: «Люди кружатся и гадают, а тайна сидит в середине и знает». Сто лет назад многие были шокированы, когда им дали понять, что их предки резвились на деревьях, цепляясь хвостами за сучья. Теперь уже родство с обезьяной никого не оскорбляет; объявились куда менее почтенные предки; ведь, по общепринятой гипотезе, жизнь-то зародилась в океане. А раз так, то можно представить себе, что именно оттуда миллиарды лет назад выбрались на сушу существа, дерзко решившие рано или поздно стать человеком. Вообразите, какой-нибудь высокочтимый лорд вылавливает из пруда не просто карпа, а своего дальнего родственника! И карп с упреком говорит: «Постыдился бы! Мы с тобой одной крови — ты и я». Рехнуться можно!

Человечество вышло из моря и понемногу возвращается к нему.

Пока только в фантастике, а пройдет сто, пятьсот, тысяча лет — и там, где плещутся волны океана, появятся плавучие города и страны, люди-амфибии заселят Маракотовы бездны. Море необъятно, оно всех примет и прокормит…

От дальнейших туманных мыслей меня отвлекает появление «бога погоды» — шефа синоптиков Александра Васильевича Шарапова.

Как только погода портится, Александр Васильевич становится самым популярным на судне человеком: у него всегда можно узнать свежие новости. А одна новость может оказаться чрезвычайно злободневной.

Дело в том, что в полутора тысячах миль от нас образовался тайфун.

Несколько дней подряд на диспетчерских совещаниях все с растущим интересом следили по синоптическим картам за его движением. Сначала он, как доложил Шарапов, сместился на северо-запад, параллельно нашему курсу, и все успокоились. Потом тайфун стал отклоняться на север, и все засуетились, потому что мощность этого изверга 10 баллов и будет мало хорошего, если он зацепит нас своим хвостом.

— Ну, как поживает «Бэйб»? — поинтересовался я, фамильярно называя тайфун по имени, которое он, едва родившись, уже успел получить.

— Ловит нас, как муху, — отозвался Александр Васильевич и, оценив мое повышенное внимание, добавил: — Видимо, ничего у него не выйдет, ускользнем. Пока он еще только в первой фазе.

Я кивнул. Про фазы я уже слышал. Первая — это депрессия, вторая — шторм, третья — сильный шторм, а четвертая — тайфун. Конечно, неплохо бы с ним познакомиться поближе, но лучше не надо. Лучше про тайфуны читать в книгах и смотреть на них в кинохронике.

Будто угадав мои мысли, Александр Васильевич поведал: — Наши кинодеятели ко мне по десять раз на день пристают: какие перспективы? Очень им хочется снять тайфун, переживают, как бы не прошел мимо. Докаркаются, черти.

У нас на борту киногруппа из Владивостока, Василий Рещук и Валентин Лихачев. По заказу Центрального телевидения они будут снимать фильм о нашей экспедиции и, как и все операторы, мечтают о таких кадрах, чтобы зритель «стонал и плакал». Но остальные сто сорок человек на корабле от всей души надеются, что эти мечты не осуществятся. Нам, в нашем тринадцатом рейсе, такие приключения ни к чему. Нам бы лучше, чтобы Вася и Валентин всю дорогу снимали гладкое, как полированный стол, залитое солнцем море.

Я продолжаю с удовольствием беседовать с Александром Васильевичем, он мне симпатичен. Ему уже пятьдесят пять, он невысок, но коренаст и, видимо, силен. У него типично боксерская походка, голова чуть наклонена вперед, а руки согнуты в локтях — так и кажется, что он вот-вот примет основную стойку. В прошлом молодой Шарапов был чемпионом Таджикистана по боксу, и, хотя с тех пор прошло больше тридцати лет, выправка сохранилась, да и сила тоже. В последние годы доцент Шарапов преподает в Дальневосточном рыбном институте, но как только выпадает счастливая возможность, уходит в море. Вряд ли найдется капитан, который не мечтал бы заполучить себе такого синоптика.

Мир тесен! Владимир Панов, бывший начальник станции Северный полюс-15, на которой мне довелось дрейфовать, занялся проблемой обледенения судов. И вот оказалось, что Александр Васильевич не только хорошо знает Панова, но даже вместе с ним работал над этой проблемой в дальневосточных морях.

— Мы с Володей вышли в Охотское море на небольшом судне, специально оборудованном для натурных испытаний, — рассказывает Александр Васильевич. — Обледенение — страшная штука, ведь оно иной раз завершается «оверкилем», когда судно опрокидывается и гибнет со всем экипажем. Был, правда, случай в Беринговом море, когда один человек спасся — сумел забраться на киль и, хотя его сбросило волной, продержался до подхода спасательной партии. Но этот случай нетипичен, обычно экипаж погибает. Нашей целью было изучить физику образования льда и поведение судна во время обледенения. Поэтому мы не только его не избегали, а наоборот, шли навстречу, «создавали условия»: судну — лед, себе — острые ощущения. Как-то лег спать, вдруг прибегает капитан, глаза квадратные: «Вставай!

Судно теряет остойчивость, ложится и задумывается! Ну, «задумывается» — это значит не ведет себя нормально, как ванька-встанька, а ложится на один борт, медленно-медленно поднимается, а потом на другой борт — вроде бы размышляет, что делать дальше. Верный признак того, что остойчивость на пределе. Я капитану: «К берегу, быстро!» Вернулись в Находку, зашли в бухту и сделали кренование: весь экипаж выстроился и по команде — сначала к одному борту, по том к другому. А на палубе стоит маятник и отмечает угол крена, по которому и определяется остойчивость. Тогда-то мы и поняли, как счастливо избежали «оверкиля»… В ту экспедицию пришли к выводу, что обледенение происходит в основном за счет брызг морской воды и усугубляется, если в это время идет снег. По мере обледенения все больший процент льда приходится на рангоут (мачты, реи) и такелаж.

Этот лед самый опасный, поскольку расположен он значительно выше центра тяжести судна, и его следует обкалывать в первую очередь…

Впрочем, стоит ли вспоминать про лед, когда вот-вот начнем загорать?

В заключение нашей беседы Александр Васильевич сделал мне лестное предложение. Дело в том, что он пишет учебник и хочет опробовать на непосвященном доступность изложения материала, Не желаю ли я прослушать цикл лекций по метеорологии и смежным дисциплинам?

Разумеется, я с благодарностью принял предложение, и если читатель будет недоволен научной эрудицией автора, то в этом виноват не Александр Васильевич, а его рассеянный великовозрастный ученик.

Экскурсия по судну.

На борту «Королева» за время нашего рейса побывало немало почетных гостей. О них я еще расскажу, а сейчас упомяну об одном обычае. Прежде чем сесть за стол в каюте капитана или в кают-компании, гости в темпе совершали экскурсию по судну и знакомились с его достопримечательностями.

Разве читатель не почетный гость, которого автор приглашает отведать изготовленное им блюдо? Так что не будем нарушать обычая и сначала пройдемся по судну.

Для своих внушительных размеров — длина более 120 метров, водоизмещение 7 тысяч тонн — «Королев» легок, изящен и быстр на ноги: он может развить скорость 17-18 узлов. В машинное отделение заходить не рекомендую: мотористам не до гостей, работа у них жаркая, и к тому же главный механик Николай Всеволодович Гридин не очень любит впускать праздных людей в святая святых корабля.

Начнем лучше с палубных надстроек. Здесь установлены многочисленные антенны и устройства, с помощью которых ведутся переговоры со спутниками Земли, радиозондами и материком. В рулевую рубку можно зайти, но ненадолго: на оживленных морских перекрестках светофоров не установлено, и отвлекать внимание штурмана не стоит, у него и так забот хватает. Ему нужно определить местонахождение судна, вычислить курс, то и дело поглядывать в локатор и бегать с биноклем от борта к борту. Даже с застопоренными машинами современный корабль проходит по инерции целую милю, а этого иной раз бывает предостаточно, чтобы столкнуться с беспечным незнакомцем.

Почтительно и на цыпочках пройдем мимо радиорубки. Конечно, можно набраться смелости и заглянуть в нее, но Леонтий Григорьевич Братковский вряд ли пригласит вас на чашку чая. Боюсь, что в лучшем случае он обратит ваше внимание на надпись: «Посторонним вход воспрещен».

Напротив радиорубки — резиденция метеорологов. В любое время суток сюда можно заглянуть и узнать, откуда, куда и с какой скоростью дует ветер, какова температура воздуха и прочее. В помещении рядом москвичи, отряд синоптического анализа: Генрих Булдовский, Саша Киреев, Женя Уткин и Валентина Добрых. Их волнуют глобальные проблемы, и я боюсь даже заходить сюда, потому что здесь можно услышать такие пугающие научные термины, как «квазидвухлетний цикл», «конвергенция», «термический экватор» и тому подобное. А в нескольких шагах рабочий кабинет Шарапова. Александр Васильевич сидит за столом, погрузившись в синоптическую карту, а в стене перед ним маленькое окошечко вроде кассы; только поступают из него не платежные ведомости, а принятые специальной аппаратурой карты погоды из разных международных центров. Александр Васильевич с глубокомысленным видом их изучает, наносит на свою карту какие-то странные для непосвященного штрихи и закорючки, из которых к началу диспетчерского совещания сложится прогноз погоды на ближайшие сутки. От малютки «Бэйб» мы благополучно ускользнули, и теперь Александр Васильевич занят новым тайфуном по имени «Карла», который пока еще скрывает свои преступные намерения.

«Бог погоды», однако, предполагает, что через несколько суток «Карла» совершит разбойничий налет на Филиппины.

На баке у лебедки по левому борту суетятся гидрологи. Они опускают в океан гирлянду батометров, хитроумных приборов, изобретенных в свое время самим Фритьофом Нансеном. Опущенные на разные горизонты, батометры возвращаются на борт с порциями морской воды, которая тут же разливается в бутылочки и доставляется в гидрохимическую лабораторию, отданную во власть женщин в белых халатах.

По левому же борту, ближе к корме, располагается хозяйство аэрологов. Несколько раз в сутки они наполняют гелием оболочки радиозондов и запускают их в свободный полет. Сто раз видел это зрелище, а все равно интересно смотреть, как пузатый шар с радиопередатчиком взлетает в воздух и спустя минуту-другую исчезает в «сиянье голубого дня». Локаторщик Борис Липавский, аэрологи — Римма Савватеева и Саша Городовиков бдительно следят за его полетом, фиксируют данные и бегут с ними на ЭВМ — электронно-вычислительную машину, смонтированную в надстройке по правому борту.

Сюда я приглашаю вас с особым удовольствием, поскольку ЭВМ обслуживают мои добрые приятели. Вас со свойственным ему хладнокровием встретит начальник машины Костя Сизов, молодой человек, словно бы загримированный под Лесковского Левшу: с шапкой русых волос, подстриженных под древнерусскую скобку, и рыжеватой бородкой. Костя — умница и отличный электронщик. Он познакомит вас с машиной, совершающей немыслимое количество операций в секунду, и с группой товарищей, которые ухитряются держать в подчинении это строптивое, донельзя капризное и, как иногда кажется, одушевленное существо: с Игорем Нелидовым, Мишей Костиным, Колей Сарайкиным и Микаэлой Шварцфельд, милой и доброжелательной Эллой, или Микой, — как кому нравится. Они вам покажут, как лихо машина обрабатывает перфоленты, и на прощание подарят профили Маяковского или Эйнштейна, которые она, выполняя заданную программу, отпечатает на ваших глазах.

На кормовой палубе можно осмотреть ракетную установку — мирную и безобидную, как сеялка. Сами метеорологические ракеты находятся в специальном трюме, а головные части с их сложной начинкой разрешается почтительно потрогать руками. Более того, если у ракетчиков будет хорошее настроение, они даже позволят вам нажать кнопку, которая поднимает ракеты на должную высоту — до ста километров.

Посетив еще кают-компанию, столовую команды и несколько кают, вы получите хотя и поверхностное, но на первый раз достаточное представление об условиях жизни и работы на «Академике Королеве». С остальными лабораториями, механизмами и устройствами автор обязуется знакомить вас по ходу повествования, а пока не стоит перегружаться информацией, тем более что капитан приглашает гостей на чашку чая.

Держите себя спокойно, ничем не обнаруживайте своего испуга, и тогда, быть может, Дэзи не разорвет вас на части. Она убедится в том, что никакого вреда ее хозяину вы не желаете, не претендуете на кость с мясом, которую хозяин сберег от своего обеда, — и оставит вас в живых. Ибо, несмотря на свой грозный вид, Дэзи — великодушная собака. Она плавает на «Королеве» второй год, но ни разу не обвинялась в злостном хулиганстве. Однажды, правда, она обглодала босоножку старпома, но Артемий Харлампович Борисов честно признал свою долю вины в этом инциденте: нельзя искушать собаку, оставляя без присмотра новую и вкусно пахнущую обувь.

Так что Дэзи вас не обидит, и вы постарайтесь отплатить ей той же монетой, потому что верный страж каюты капитана так мал ростом, что на него можно случайно наступить: не думаю, чтобы после сытного обеда Дэзи весила больше килограмма.

Итак, после стука в дверь вас обязательно встретит и облает Дэзи, которая быстро спрячется под диван и будет виновато слушать, как хозяин извиняется за ее невоспитанность. И вы охотно примете эти извинения, потому что Олег Ананьевич Ростовцев не просто капитан, а капитан с двадцатилетним стажем и очень интересный собеседник.

Вы это обнаружите не сразу, малознакомых ему людей капитан любит больше слушать; он угостит вас крепчайшим чаем, вежливо поинтересуется, какое впечатление произвел на вас корабль, долгое время не будет вмешиваться в беседу за столом и лишь потом, если гости покажутся ему достойными доверия, понемногу разговорится. И тогда он, быть может, расскажет о приключениях зверобойного судна в арктических льдах и морях Севера, о том, как добывают китов в Антарктике, и о разных других интересных вещах.

Но не станем опережать события; беглая экскурсия по судну закончена.

Наша планета и ее наряды Мы уже идем по Тихому океану ромбом: впереди «Королев», а за ним «Волна», «Прибой» и «Океан». Расстояние между кораблями превышает сотню миль, держать равнение трудно, и ромб время от времени превращается то в квадрат, то в треугольник, то вообще в какую-то абстрактную геометрическую фигуру. Но в интересах науки идти нам следует обязательно ромбом, и Вадим Яковлевич Ткаченко, «великий координатор», как мы его называем, то и дело разносит по рации коллег с других кораблей, заставляя их перестраиваться. Мы одновременно запускаем радиозонды, делаем гидрологические станции и синхронно проводим всевозможнейшие наблюдения — такая научная программа в Тихом океане осуществляется впервые, и ее результаты волнуют многих ученых.

Я начинаю понемножку во всем этом разбираться, но дорогой ценой. Александр Васильевич вызывает меня на учебу в самое неопределенное время. Чаще всего в час послеобеденного отдыха. Едва только, плотно отобедав, приходишь в каюту и, сладко позевывая, укладываешься на койку, как раздается телефонный звонок.

— Я свободен, можете зайти.

— Вы наверняка устали, отдохните, Александр Васильевич! — проникновенно предлагаю я.

— Нисколько я не устал, заходите.

— Спасибо, бегу! — Я уныло кладу трубку и, чертыхнувшись, застилаю койку.

Учитель Александр Васильевич превосходный, многие дальневосточные моряки, в том числе и наш капитан, — его ученики. Такого покладистого педагога я в жизни не видел. Сознавая полную невежественность аудитории, он говорит со мной мягко и увещевающе, по нескольку раз повторяет элементарные истины и терпеливо ждет, пока я их записываю. Лишь иногда, когда мой мозг категорически отказывается воспринять то или иное научное откровение, Александр Васильевич вытирает вспотевший лоб платком, выпивает стакан воды и тихо шепчет в сторону что-то вроде того, что выловленный из океана кальмар куда сообразительнее, Но в конце концов вколачивает в меня истину, как сваю, и, отдышавшись, переходит к дальнейшему изложению лекционного курса.

Особенно долго я не мог понять, что наша Земля — вовсе не шар.

Как это так не шар? За что боролись?

— Джордано Бруно, Галилей, Коперник… — торжественно начинал я.

— Великие люди, — соглашался покладистый Александр Васильевич. — Тем не менее наша Земля не шар.

— Ага, — догадывался я. — Она похожа на блин и покоится на трех китах. А вокруг нее, как лошадь на мельнице, делает концентрические круги Солнце.