Африка. Серра Леоне. Фритаун. Уставший "Дмитрий Менделеев" стоит на якоре вблизи берега. Я лежу с книжкой у себя в прохладе каюты. Зарокотал телефон. Звонит Малгожата - полячка, аспирантка МГУ.
     - Володя не хотят дешево покупать живой обезьянка? Выходите к парадный трап, абориген продают прямо лодка.
     - Сейчас выйду, посмотрю. Покупать, наверное, не стоит. Ведь впереди еще полтора месяца рейса. Да и провозить запрещено.

     Натянул кепку и вышел на шлюпочную палубу. Влажная, удушающая жара. С берега доносятся пряные, весьма колоритные запахи каких-то цветов и фруктов. Внизу на воде около десятка утлых, сделанных из стволов дерева, джонок. Они, как пиявки, присосались к борту нашего судна. На носу каждой лодки под палящим солнцем сидят жалкие узники - прикованные на цепи или привязанные веревками маленькие зеленые мартышки.
     На парадном трапе, спущенном к самой воде, группа наших моряков торгуется с аборигенами. Среди них Малгожата и Олег Николаев что-то бурно обсуждают между собой. Спустился на главную палубу и пошел к парадному трапу. Каких-то две-три минуты на открытом воздухе, а майка уже прилипла к спине. Живот щекочут струйки пота. Олег, красный и потный, интенсивно вытирает свою обширную лысину и возбужденно дышит.
     - Митрич, объясни этой полячке, что нельзя на советских судах провозить всякую дрянь, особенно живую.
     - А я ей уже говорил, но она, наверно, всю жизнь мечтала иметь симпатичную мартышку. Ты только посмотри - какая прелесть!
     И тут я встретился глазами с грустным, мокрым взглядом совсем маленькой мартышки, одиноко сидящей на самом носу лодки. Во мне что-то перевернулось.
     - А что, ребята, почему бы и нет. В конце концов, сдадим в Калининграде на карантин, а там, смотришь, и зоопарк заберет. Сколько они стоят?
     - Требует ту доллар, - сказала Малгожата.
     - Да ну, не может быть! Тогда тем более надо брать.
     Я протянул деньги негру в лодке. Он заулыбался, показывая сверкающие белизной, на зависть мне, здоровые зубы, и протянул самую крупную особь. Но я ему показал на ту, совсем маленькую сиротку.
     Недолго думая, я нарек миниатюрного золотистого зверька Фишкой. Почему? Не знаю. Может быть, чисто интуитивно поставил на нее как в казино на счастливое выпадение фишки.

     И жизнь началась.
     Первым делом я вымыл Фишку туалетным мылом под горячей водой из-под крана в каюте. Это нужно видеть! Теплота падающей воды так подействовала на нее, что она распласталась вдоль моей руки и периодически ласково облизывала ее своим шершавым и мокрым языком. Нужно отметить, что грязи на ней было больше, чем можно было ожидать, глядя на красивую, лоснящуюся ее шерсть. После 10-15-минутной "стирки" тщедушного тельца взял ее размякшую и готовую, как я посчитал, на полный контакт со мной под махровое большое полотенце и стал тщательно вытирать. Она, дико завизжав, укусила через полотенце мой большой палец и вылетела из рук к светлому квадрату каюты - к иллюминатору.
     Ударившись головой о прочное стекло иллюминатора, она от неожиданности села на его крюк и, оторопев, оглянулась и стала внимательно смотреть на мою реакцию. Я полагаю, что это был решающий момент в наших взаимоотношениях. Я тихо встал с постели и, говоря какие-то добрые, ласковые слова, подошел к иллюминатору. Встал рядом и молча смотрел вдаль - на берег Африки. Так прошла минута, может быть, две. И вдруг она прыгает мне на грудь и всем своим маленьким тельцем прижимается ко мне. Я чуть не заплакал.

     После этого я взял и закутал ее в теплое одеяло и сам прилег на кровать, прижав мартышку к своей груди. Это фантастика. Она моментально уснула, чуть похрапывая через свои маленькие черные дырочки носа. Ее полная доверчивость так поразила меня, что спать я не мог. Где-то часов в 12 ночи она зашевелилась и, очнувшись, тут же вылетела из кровати и снова к иллюминатору. Я тихим спокойным голосом, назвав ее новым именем, позвал к себе. Она не отреагировала. Более того, она покинула свой крюк и прыгнула на самый верх - на полку с книжками. Я не стал предпринимать что-либо и снова лег в постель, внимательно отслеживая ее поведение. Может быть, час, может быть, два прошло с того момента, но вдруг я почувствовал легкое движение. Мартышка тихо спустилась с книжной полки сначала на стол, а затем и на мою постель. Легла она, правда, где-то в ногах. Я не стал ее беспокоить. Но прохлада каюты заставила ее все ближе и ближе приближаться ко мне. И когда я, наконец, почувствовал, что она рядом, осторожно накрыл ее одеялом.
     Это было мудрое решение с моей стороны! С этого момента все остальные полтора месяца она знала, где самое уютное, теплое и безопасное место в каюте. Чуть что, например, гости или учебная тревога, она моментально исчезала под одеялом постели.

     Впереди почти два месяца рейса. "Менделеев" деловито режет воды Атлантики. Тихий шелест воды из-под форштевня судна свидетельствует о нашем движении из Фритауна в район работ.
     Во Фритауне было куплено восемнадцать мартышек! Нужно было видеть, как матросы, механики и штурмана после вахты, надев белые сорочки с темными бабочками, прогуливали на дорогих поводках своих любимых мартышек. На некоторых из них сверкали серебром повязанные на их шеи бабочки. Это была картина! Пятнадцать-восемнадцать красиво одетых взрослых, солидных людей, многие с животиками, прогуливались по главной палубе, ведя на поводке мартышек с красивыми бантами на шее.
     Это вам не Чехов "Дама с собачкой"! Это вам океан. Океан, где человек бесконечно тоскует. Тоскует о своих близких, о земле, о любом живом существе или маленьком кустике черемухи, когда-то посаженном на участке. О березах, среди которых растут белые грибы или подберезовики. О раннем, парном утре на твердой земле! Или о холодном зимнем дне, который в тропиках становится порой самым необходимым и недостижимым желанием.
     А горы! Они во снах. В рейсах я часто видел фантастические сны. Белый лайнер типа "Курчатова" или "Менделеева" на большой скорости скользит вниз по склону Эльбруса или Кичкинекола. Это завораживающее зрелище, хотя и во сне!

     Итак, мы с Фишкой признали друг друга. Более того, она стала поправляться от хорошего питания. Шерсть ее приобрела лоск. А самое главное, наверное, она почувствовала себя существом, которого любят. Она стала более терпимой ко мне и окружающим ее людям. Однако в самые неожиданные моменты она все же вытворяла такие финты, что предусмотреть их было просто невозможно.
     Однажды вечером ко мне пришли в каюту друзья. Предварительно я ей объяснил, что сегодня будут гости. Уложил ее на кровать, прикрыв теплым одеялом, и задернул штору. Мы прекрасно сидели. Была гитара, песни, вино. Вдруг на какой-то звук она бурно среагировала. Да настолько бурно, что покусала одного из гостей. Когда я решил навести порядок и взял ее за шкирку, она, не задумываясь, с диким верещанием ободрала мои руки до крови и при этом постоянно визжала истеричным голосом. Вечер был испорчен. Все понимающе покинули мою каюту. Удивительно, но как только народ разошелся, она спокойно улеглась на свое любимое место - у меня на кровати под одеялом. Ну что с ней делать? Конечно же, все ее выходки были тут же прощены.

     Помню, в нашем импровизированном кафе на борту судна "Три щепки" в самые тяжелые штормовые дни частенько собиралось все интеллектуальное сообщество "Менделеева". Саша Городницкий попросил отметить там какую-то его важную дату. Конечно, это событие состоялось. И вот в самый ответственный момент исполнения им новой песни к нему на плечо прыгнула Фишка. Нужно отдать ему должное - мелодия и ритм не изменились!

     Так прошли полтора месяца. Последний перед Калининградом заход в Лас-Пальмас (Канарские острова). Это заход "отоваривания". Здесь русские моряки спускали кровно заработанную за многие месяцы плавания валюту. Они превращали ее в дефицитные в СССР тряпки - джинсы, плащи болонья, женские костюмы-джерси и многие другие заморские одежды.
     Мы прекрасно жили с Фишкой и почти не досаждали друг другу. Но здесь, в Лас-Пальмасе, нужно было принять кардинальное решение. Рядом стоял польский сухогруз. По предложению Малгожаты мы пустили слух, что своих трех мартышек продали полякам, все равно нам нельзя провозить. И с этого момента мы их упрятали в агрегатную лабораторию. Капитана я, правда, предупредил, чтобы не подставлять его в случае осложнений с таможней.
     От Лас-Пальмаса до Калининграда ровно семь суток пути. Но каковы были для нас эти сутки. Три мартышки так много гадили, что нам приходилось вахтовым методом в поте лица убирать за ними. Иногда по два-три раза в день.

     Граница.
     Мы посадили трех наших мартышек в пустую сферу объемом чуть более двадцати литров. Насверлили там отверстий и уложили в общую пирамиду таких сфер. Всего их было около двух сотен. Эти сферы с электронной начинкой опускались на дно океана и служили маячками для подлодок. В этом рейсе проходила отработка антенных систем и самих маячков. Руководил этой работой мой хороший приятель из ленинградского п/я - Володя Трухин.
     Естественно, пограничники физически не могли их проверить, тем более что все они находились в секретной лаборатории. Но какова была участь мартышек. Они в этом малом пространстве втроем провели более пятнадцати часов! Когда мы после досмотра открыли сферу, картина была жуткой. Все три мартышки стояли по пояс в собственной моче.
     Холод, недостаток кислорода, стрессовая ситуация так подействовали на них, что они даже не отреагировали на свое освобождение. Их била мелкая дрожь. Я всерьез испугался за их жизнь. Схватив Фишку, кинулся в каюту и тут же сунул ее под струю теплой воды. Это было нечто! Она, трясясь мелкой дрожью, заснула. Слава Богу, две остальные мартышки также благополучно пережили эту стрессовую ситуацию с незаконным переходом государственной границы СССР. Насколько, я знаю, ни одна из них не заболела даже насморком.

     Наконец-то Калининград! Билеты на самолет заказаны. Завтра будем дома!
     Самолет. Зима. Боясь за здоровье Фишки, я засунул ее в портфель между двумя грелками с теплой водой и оставил дырку для ее носа, чтобы она могла дышать свежим воздухом. Все в порядке, посадка прошла без приключений.
     Летим. Я смотрю на физиономию Фишки, покрытую капельками пота. Стало ее жалко. Решил убрать грелки. В самолете нормальная температура. Как только я вытащил первую грелку, Фишка выскочила из портфеля и понеслась по головам пассажиров нашего салона. Это был ужас. Народ обалдел! Затем, видя ее безобидные прыжки по головам соседей, захохотал. Стали ее весело ловить. Наконец кто-то поймал. Но она просто так не сдалась. Она укусила поймавшего ее солидного мужчину. Укусила не сильно, но обидно. Мужчина, когда Фишку вернули мне, заявил, что он в порту прилета заявит на меня.

     Наконец-то Внуково. Никаких заявлений. Через сорок минут мы дома! Так жительница далекой Африки стала протвичкой - общей любимицей моего сына, тещи и жены. Единственно, кого она невозлюбила, это был Дед. Но тут уж ничего не поделаешь. Фишка была ярой защитницей Людмилы Ивановны, моей тещи, которая была прикована к коляске. Они вместе спали. Фишка часами перебирала ее волосы на голове в поисках несуществующих насекомых. К нам на квартиру приходили целые классы школьников, чтобы увидеть и пообщаться с Фишкой!
     Это было прекрасно. Но Лиля, моя жена, смогла выдержать ее только в течение восьми месяцев. Действительно, это была громадная нагрузка. Она отвезла ее в Театр зверей, где ее с удовольствием взяли. Так она стала московской цирковой артисткой. И когда я после очередного рейса решил навестить ее, то был разочарован. Она сидела в большой клетке, сытая, лощеная, и с презрительным видом осматривала проходящих мимо нее людей. Я пытался обратить ее внимание на себя, но это была пустышка. С грустью я ушел из театра зверей.
     Руководительница театра очень тепло отзывалась о Фишке. Они гастролировали в Киеве, Кишинёве и других городах. Я успокоился и был рад за актерскую судьбу своей мартышки.

***

---