Нет, это не женщина - это банка Шарлотта. Так называется вершина подводной четырехкилометровой горы, не поднявшейся до поверхности Южно-Китайского моря каких-то тридцать - сорок метров. Иначе, это был бы остров.
     Наше научное судно "Океан" шло полным ходом курсом на любимый всеми нашими моряками и "наукой" благодатный и дешевый порт Сингапур. А Шарлотта была прямо на линии, проведенной тонким хорошо заточенным карандашом на карте, ярко освещенной настольной лампой в полумраке штурманской рубки. Эта прямая линия была направлена на долгожданный Сингапур, и каждый из 120 человек, находящихся на борту судна, отсчитывал часы до желанного захода. На вахте стоял третий штурман.
     Глубокий вечер или ранняя ночь. Легкая дрожь перегородок и палубы от полных оборотов могучих судовых двигателей. Шелест рассекаемой форштевнем воды, прямо по курсу над горизонтом висит удлиненный к океану ромб Южного Креста в окружении ярких, мерцающих звезд Южного полушария. Хотя до экватора еще около двухсот миль, но Южный Крест уже приветствует нас. До Сингапура чуть более суток безостановочного хода, а до Шарлоты… к утру мы ее проскочим.

     С ходового мостика звоню капитану:
     - Геннадий Васильич, надеюсь, не разбудил. Может, партиечку - на сон грядущий?
     - Что, не спится, Митрич? Заходи.

     Третий, сопоставив мое внимательное изучение карты с глубинами на банке и звонок капитану, бросил мне вслед:
     - Я прикину, где мы сможем выиграть пяток часов, чтобы на рейде Сингапура встать послезавтра не позднее восьми утра. Хватит вам пяти часов?
     - Спасибо, Витек, хватит. Я пошел.

     Капитан, как всегда с трубкой в зубах, сидел уже за расставленной, вероятно, еще днем шахматной доской. Рядом бутылка представительского армянского коньяка и пара рюмок. Он жил по писаным морским канонам, скрывая за ними свою неуверенность и создавая, как сейчас говорят, "имидж" капитана дальнего плавания.
     В таком дальнем рейсе как этот, 35 рейс научного судна "Океан", ему редко приходилось участвовать. В штате института - судовладельца он числился капитаном наставником - почетная возрастная должность, но далекая от самостоятельной капитанской работы. Это был плотный, коренастый человек с крупными чертами лица и небольшими всегда настороженными глазами, как будь-то ожидающими какого-нибудь подвоха. Но, в общем-то, это был добрый, в меру циничный человек. В молодости он избороздил Японское и Охотское моря на сухогрузах, танкерах и паромах. Тонул в ледяной воде Охотского моря и чудом спасся на днище перевернутого бота.

     Он был безоглядно влюблен в свой край. Единственным, для данного рейса, его недостатком было полное неприятие науки - как в целом, так и, в частности, нашей науки о тайфунах и океане. Помню, прилетев из Москвы, я пошел представиться капитану как начальник предстоящей советской - вьетнамской экспедиции. Сидя за своим рабочим столом с неизменной трубкой во рту, он громовым голосом отчитывал боцмана за какое-то прегрешение. Я тихо постучал и сразу вошел в капитанскую каюту. Он пыхнул трубкой, выпустил клубы ароматного дыма, подождал секунду и взревел еще более громким голосом:
     - Вы, что, не видите - я занят!
     И более тихо добавил:
     - Ходят тут всякие.
     Я извинился и вышел. "Вот это знакомство", - подумал я и направился по шлюпочной палубе к корме - посмотреть на причал и сопки с кирпичиками пятиэтажек, хаотически разбросанных по их склонам. Владивосток. В первые часы пребывания в нем у меня всегда появлялось чувство волнения и трепетного ожидания рейса, дальних стран, теплого и красочного подводного мира. Только во Владивостоке да в Сиднее физически ощущаешь край земли.

     Не успел я опереться на леера, как подошел давно знакомый боцман и с безмятежной улыбкой, как будто только что капитан выдал ему остроумнейший анекдот, сообщил, что мастер ждет меня. Я повернул обратно. На этот раз громко постучал, подождал приглашения и только тогда вошел в каюту. За рабочим столом его не было. Он сидел на диване за низким, длинным столом, расположенным справа от входной двери, с рядом стоящим большим холодильником. На столе стояла бутылка, рюмки и тонкие сэндвичи с рыбой, икрой и какими-то деликатесами. "Когда же он успел", - подумал я.
     - Вы уж извините, погорячился немножко, но кто же мог подумать, что ты начальник экспедиции. Переходим на "ты", да? Вот тут боцман приготовил что-то. Садись, будем знакомиться!
     Я согласился, но так до конца рейса и не смог перейти на "ты". Вот так состоялось наше знакомство.

     Отодвинув тяжелую портьеру, отделяющую влажный полумрак штурманской рубки от ярко освещенной прохлады коридора и сделав несколько шагов до каюты капитана, я вошел.
     - Не иначе хочешь понырять? Что там за риф? Сколько до него миль? Ничего не получится. Я уже предупредил власти в Сингапуре, что послезавтра, в семь утра будем на рейде. В следующий раз, варяг.
     - Геннадий Васильич, не будем торопиться. Сейчас Виктор уточнит прокладку, и если мы приходим на рейд часа в три-четыре утра, то боюсь, придется опять впустую травить время на подходе. А то, как тот сухогруз, тоже протараним кого ни будь на рейде, и тю-тю годиков на пять, с конфискацией, а?
     - Ладно, ладно не пугай. Садись, сыграем.
     Без всякого желания я сел за доску в тысячный раз выяснять наши шахматные взаимоотношения. Играл он явно лучше меня. Но, тем не менее, каждая победа доставляла ему такое удовольствие, что отказать я не мог. К тому же сам и напросился.

     Через семь-восемь ходов партия начала вязнуть, все фигуры на доске, а идей нет. "Скорей бы Виктор позвонил", - подумал я. Но телефон молчал. Еще через пару ходов я предложил капитуляцию, мастер не принял ее и налил в рюмки ароматный коньяк.
     - Давай примем. Не о шахматах ты думаешь. Ладно, пошли в рубку.
     Только встали, зарокотал телефон. Капитан снял трубку.
     - Какого Владимира Дмитрича, с тобой капитан говорит, докладывай!
     Он молча дослушал, ни слова не сказал, положил трубку и снова сел.
     - Как только тебе удается моих штурманов сбивать с толку. Не все же время они будут ученых туристов катать, ведь и на серьезных кораблях работать будут. А ты их развратил. Пошли в рубку.

     Полумрак, крепкий аромат кофе и дорогих сигарет, широкая спина третьего штурмана, склонившегося над картой- километровкой и лоцией, встретили нас в штурманской рубке. Капитан взял в руки измеритель, быстро оценил расстояние до банки Шарлотты, включил, выключил второй эхолот и сказал, обращаясь к Виктору:
     - Так, говоришь, есть пять-шесть часов? Ну ладно, передай по вахте второму - пусть обеспечит шлюпку с мотористом, рацией, ну и сам знаешь, к шести утра. Старпому я сам скажу, чтобы он сделал промер банки и встал на якорь. Погоду пусть начальник обеспечивает.
     И обращаясь ко мне:
     - Сколько архаровцев берешь? Не забудь Головина.
     - Спасибо, Геннадий Васильевич! Я думаю, наших не больше двух-трех человек и, конечно, Гена. Как без него. Ну, а погоду сделаем. За бортом-то полный штиль. Спокойной ночи.
     - Выдворяешь, значит. Ну, ладно пошел я, поздно уже. Не забывай, послезавтра Сингапур. Архаровцы должны быть в форме.
     - Все будет о'кей, не волнуйтесь.

     Капитан всех нас, прикомандированных из России, как говорят во Владике, называл архаровцами. Рост и солидность Архарова оставили у него сильное впечатление. Для себя он решил, что Анатолий Васильевич, по меньшей мере, полковник КГБ. Такая возможность снедала мастера весь рейс, и весь рейс он пытался выяснить это. Как только мастер вышел, я позвонил синоптикам:
     - Как завтра погода? Примите, пожалуйста, спутник и сообщите на мостик.
     Набрал номер телефона Гены Головина. Они со вторым механиком - Володей Климаком уже готовили акваланги в лаборатории, рядом с которой на шлюпочной палубе находился итальянский компрессор - гордость Валентина Григорьевича Федорея, директора Дальневосточного гидрометеорологического института, одного из известнейших в Приморье коллекционеров ракушек. Гена Головин это техник из постоянного штата судна. В этом рейсе он был на хорошей должности помощника капитана по материально-техническому снабжению, или проще - зам по "мылу". Его жилплощадь соответствовала должности - он занимал роскошную, далекую от посторонних глаз, каюту на полубаке. Частенько там собирались компании. В любое время суток можно было зайти на огонек.

     - Гена! Все в порядке, мастер дал добро. Набейте для меня пару баллонов и проверьте, пожалуйста, мой акваланг. В шесть утра правый борт, второй бот. Прихватите сетки и монтировки.
     Звоню Архарову.
     - О, Митрич, заходи! У нас тут компания в сборе, где ты пропадал, я уже несколько раз звонил, хотели уже по спикеру объявлять, да поздно ведь.
    

     - Васильич, разгоняй компанию спать и сам ложись. В шесть утра выходим на боте с аквалангами на Шарлотту. Как ты, пойдешь обеспечивающим?
     - Ну, Митрич, обижаешь. Раз надо, конечно, пойду. Все, сейчас отправляю всех бай-бай. Разбуди только меня вовремя, хорошо?

     Ну вот, кажется все сделано - надо идти спать. Сейчас уже будет смена вахты. По пути в свою каюту зашел в синоптическую лабораторию, но карта пойдет ровно в полночь, еще десять минут ждать. Вышел на мостик. Чуть прохладный, влажный и упругий ветер приятно ласкает лицо, руки, ноги и даже проходится иногда по спине под рубашкой, создавая настроение тихой радости и удовлетворения. Все-таки идем со скоростью восемнадцать узлов. Океан спокоен. Только по редкому нырянию и взлету судна да качанию почти черного небосвода с мириадами ярких звезд ощутима могучая зыбь лоснящейся, жирной поверхности океана. Из-под форштевня под острым углом расходятся с легким, приятным слуху шелестом ярко фосфоресцирующие волны и разлетаются дружными стайками рыбы - летучки. Внизу, вдоль всего борта по воде друг за другом бегут эллипсы света, падающего из иллюминаторов многочисленных кают нижней палубы. Кажется, в них, как в зеркалах, отражается жизнь каждой каюты. Из того - подводного мира - наверное, эти два бегущих параллельных световых многоточия воспринимаются как НЛО. Они заставляют стаи кальмаров включать свои реактивные двигатели и спешно подниматься из темных глубин к поверхности. Кальмары знают, что полакомятся своим любимыми летучками, как это всегда бывает, когда сверху идет такой низкий, ритмичный звук и летит НЛО.

     Такой прекрасный вечер. Должна быть завтра погода. Только подумал об этом, как дежурный синоптик через иллюминатор, выходящий на капитанский мостик из синоптической лаборатории, пригласила меня посмотреть принятую карту. К моему удивлению, на еще влажной и дышащей свинцом карте чуть впереди по нашему курсу образовался четкий фронт облачности. Как раз утром и будет плохая погода. Вот невезение! Ну, посмотрим. Договоренность с капитаном уже запущена в действия всей вахты. Отступать не прилично, да и очень жалко - идея понырять на Шарлоте вынашивалась с Геной и Володей несколько недель рейса. Пошел спать - до шести осталось меньше шести часов сна.

     В половине пятого раздался тихий треск телефона - старпом приглашает на мостик выбирать место для якорной стоянки. Он уже нашел банку и сделал два промерных галса по нормали друг к другу. Минимальная глубина тридцать семь метров - явно многовато.
     Я быстро умылся и в штурманскую. За бортом идет сильный дождь, он сглаживает мелкую волну, гасит рябь, но зыбь и ветровая волна не меньше трех-четырех баллов. Ветерок. Да, все не так как хотелось. Но ребят решил все же будить. Нужно сделать еще один галс в поисках приемлемой глубины. В штурманской рубке меня ждут старпом и большая чашка крепкого, ароматного кофе с сэндвичем.
     - Ну что будем делать? - предоставляя место у карты, спросил старпом.
     - Давайте еще сделаем промер вот по этому галсу, а там посмотрим.

     Старпом врубил тихий ход, указал матросу у руля курс, и судно лениво стало разворачиваться на правый борт. Позвонив Головину и Архарову, я все внимание сосредоточил на ленте эхолота. (Кстати, Анатолий Васильевич Архаров - зав. лаб. "Органической химии", Химического факультета Киевского Государственного Университета. В его лаборатории был создан депрессор испарения - кармидол. Мы его использовали для уменьшения испарения в зоне ураганных ветров. Кармидол создавался ими для уменьшения испарения на рисовых плантациях СССР. Мы вышли на него по ссылкам в литературе).
     Вот черная, чуть размытая полоса эхо-сигнала поползла вверх, показывая уменьшение глубины. Сорок пять, сорок три, сорок, а вот уже тридцать шесть метров, но вдруг резко пошла снова на глубину. Да, на такой глубине без последующей декомпрессии долго не поплаваешь. А в лоции написано, что во время отлива эта чертова банка представляет опасность для судоходства. Это значит, что глубина здесь может быть менее десяти метров. Где же они? Но вот линия пошла снова вверх. Ура! Уже двадцать четыре, а она все тянется вверх. Семнадцать метров! Нужно бросать якорь.
     Только отодвинул тяжелую портьеру, отделяющую прохладу штурманской рубки от рулевой, как старпом резко передвинул ручку машинного телеграфа на "стоп-машина". Молодец! Взаимопонимание без слов. Боцман, голый снизу до пояса, в брезентовой робе, скрывающей короткие шорты, стоит уже давно под проливным дождем на баке у якорной лебедки. Он в любую минуту готов отдать якорь. Вот он и дождался - как только старпом перевел машинный телеграф на тихий назад, он тут же по спикеру дал команду бросить якорь. Все. Сейчас встанем.
     Экипаж сладко спит. До объявления подъема еще двадцать минут. За это время нам желательно покинуть судно. Поблагодарив старпома и договорившись с ним о связи, я пошел на шлюпочную палубу к боту. Там Гена вовсю командовал тихим, но не допускающим возражений голосом. Акваланги, вода, завтрак уже в боте. Около бота собралась вся команда - Архаров, доктор, четвертый штурман, матрос-рулевой и механик. Гена с Володей в боте.
     - Владимир Дмитрич, я взял тебе "спасателя", нужно? - показывая ярко-желтый маленький пакет, спросил Володя.
     - Спасибо, я думаю, не потребуется, но раз взял, давай, - ответил я.
     Речь идет об итальянских спасательных жилетах. Это приобретение тоже Федорея. Маленький легкий жилет, одеваемый под мышки и шею в не надутом состоянии. Стоит дернуть за фал, как воздух из баллончика автоматически наполнит мешок, и ты быстро всплываешь. Это хорошо, когда не нужна декомпрессия. Но если долго плаваешь на глубине метров тридцать-сорок, то подниматься к поверхности нужно не спеша. Тогда твоя кровь, насыщенная воздухом под давлением толщи воды, постепенно освобождается от него, не закипая.

     Ну, все. Спускаемся на воду. Смачно чмокнув воду, наша шлюпка начала со скрипом елозить по ржавому борту судна, обдирая с него остатки краски. Да, волнение приличное - нужно быстро уходить от борта. Сделав для проверки мотобота и собственной готовности циркуляцию вокруг судна, направились в сторону минимальной глубины, координаты которой определили еще в штурманской. Шлюпка, как норовистый мустанг, весело прыгала по волнам - то ныряя под белые барашки гребней волн, то лихо взлетая на их макушки, обдавая нас сладкими брызгами романтических приключений!
     Посмотрел на Василича - он досыпает, слегка клюя носом в такт волнам. Надо же - как нам с ним повезло! Работяга. Практически один проводил всю работу по поверхностному натяжению воды. Не спал ночи - брал пробы на станциях. Великолепный демпфер. Любые напряжения в отношениях людей снимал несколькими словами. Надежнейший товарищ - поддерживает все мои авантюрные предприятия! Вот и сейчас он мог спокойно спать, видя красивые, цветные сны о своем прекрасном, каштановом Киеве. Но он здесь - в боте, хотя это ныряние ему до дальних островов. К тому же недосып из-за вчерашнего веселого вечера. И только лишь потому, что я попросил его накануне. Спасибо тебе, Василич.

     Я подогнал ремни у акваланга и маски. Надел итальянский жилет и пояс с грузом. Проверил сетку и монтировку - все нормально. Решили заглушить мотор и посмотреть дно. Дождь продолжал моросить. Но, как мы остановились, волна, показалось, стала меньше. Пароход, гордо воткнув свои мачты с рогами-антеннами в тяжелое, облачное небо, красовался своей белизной в нескольких кабельтовых от нас. Там уже объявлен подъем, и некоторые энтузиасты перед завтраком бегом наматывают километры вокруг надстроек по металлическим палубам судна. Другие - отгоняют последние остатки земных снов в теплом и дико соленом бассейне с забортной водой. Выкурив по сигарете и договорившись не уходить под водой друг от друга более чем в пределах видимости и пожелав остающимся не уснуть и не уплыть на Филиппины, мы втроем ухнули за борт.

     Теплая, ласковая вода приняла меня в свои объятия. Удивительно тепло и тихо в этой тридцатиградусной воде! Только сейчас почувствовал, как продрог там, в боте под непрерывным дождем. Снял маску, протер стекло изнутри, предварительно поплевав на него, сполоснул и плотно одел на лицо. Волнующаяся серебристая поверхность моря четко разделила две среды - воздух и воду, отделив меня от всего земного. Посмотрел вниз. Видимость прекрасная, но дна не видно. Цвет воды светло-голубой бирюзы у поверхности, плавно переходит в голубой, а затем синий, и на глубине метров двадцати вода становится черно-синей.
     Загубник слегка трет десны, но дышится легко. Баллоны набиты свежим морским воздухом. Махнул ребятам, и все дружно пошли вниз. Горизонтальная видимость метров двадцать, не меньше. Все же утром идеальные условия для ныряния. Вода кристально чистая. Изотермия верхнего слоя не позволяет планктону концентрироваться в одном месте, как это бывает в полдень. Тогда, при слабых ветрах, верхний полутора - двухметровый слой сильно прогревается, и у нижней границы этого теплого слоя концентрируется такое количество микроорганизмов и взвеси, что вода становится красноватой, а видимость нулевой. Правда, ниже этого слоя вода снова бирюзово чиста. Медленно идем вниз на расстоянии пяти - семи метров друг от друга. Глубину прокалывают лучи света. Они медленно сближаются, направляясь в одну далекую, невидимую точку. Место их встречи за пределами видимости и, как горизонт в степи, оно удаляется по мере нашего погружения. Между лучами еле уловимая игра света рисует миражи, в которых есть все - и голубые ледопады в горах, и пихтовый лес, и зелень весенней травы в сумерки. Все это молчаливо и таинственно колышется, отодвигаясь от нас и маня нас вглубь. Сколько бы я ни нырял, это ощущение ирреальности происходящего всегда сопровождает меня и порождает непередаваемые чувства радости и страха, наслаждения и жути. Такое я испытывал лишь при падении на Скааз - Хох, в Эрмитаже у "Сирени" Ван Гога да в музее д'Орси у мраморной "Авроры" Дени.

     Внизу начинают проявляться отдельные темные пятна - очертания наиболее мелких мест макушки подводной горы. Появляются небольшие стада довольно крупных черных рыб - то ли луфарей, то ли мерроу. Вон медленно, помахивая нам четырьмя ластами, плывет черепаха. Чем ближе ко дну, тем оживленней становится жизнь вокруг нас. А вот и старая знакомая - акула. По контуру вроде лисица, но пока далековато - определить трудно.
     О! Какой могучий монолитный коралл. Видимо, сильные течения заставили полипы строить такие изваяния. Я люблю тонкие нежные кораллы, заросли которых напоминают снежные рисунки на замерзших стеклах в зимние вечера, раскрашенные в яркую цветовую гамму. Но, увы! Они обитают лишь вблизи поверхности в лагунах атоллов и рифов.
     Ну, вот, дно рядом. Взглянул на глубомер - двадцать семь метров. Да, течение довольно сильное, около узла, не меньше. Дно представляет собой нагромождения коралловых глыб и отдельных столешниц кораллов, между которыми почти параллельно друг другу проходят глубокие траншеи с песчаным коралловым песком. По-видимому, эти траншеи- результат бесконечной работы течений.
    Среди кораллов, на кораллах и внутри них бурлит жизнь. Снуют ярко-желтые с черными полосками и с черными точками у хвоста горбатые рыбы-хирурги. Рядом - еще более весело и ярко раскрашенные рыбы-бабочки. Крупные групперы разных цветов и оттенков важно шествуют друг за другом и много, много других ярких больших и малых рыб снуют в деловом хороводе среди кораллов. Некоторые настойчиво, с остервенением откусывают куски коралла и, тряся головой, пережевывают его, от чего изо рта у них течет струйка белого песка, а из анального отверстия завитки отходов. Если прислушаться, то отчетливо слышен низкий звук хрустящего коралла и тупой перестук со всех направлений.
     Из расщелины, между двумя плитами коралла, смотрит на мир мудрыми, маленькими глазами старушечья полуоткрытая пасть мурены. Острые, длинные зубы и могучий змеиный торс вызывают уважение и желание - не быть рядом с ней. Тут же в метре от нее в небольшой пещере неподвижно висит крылатка - изумительно красивое создание. Ее называют рыба-зебра. Ярко размалеванная, с цветными шипами на голове и длинными, изящно изогнутыми плавниками, с хвостом-веером эта двадцатисантиметровая красавица-рыбка очень опасна. Каждый из ее многочисленных плавников оканчивается иглой со смертельным ядом. Хотя она сама не нападает, но лучше держаться от нее подальше.
     Рядом под листом серого коралла - фуга. Почему-то ее назвали рыбой-собакой, хотя это удивительно глупая рыба. Встав под какой-либо навес, она считает себя в полной безопасности. А если ее задеть, то она наливается водой и становится малоподвижным шаром с длинными, острыми шипами. Все ее внутренности упакованы в мешок, а между мешком и растягивающейся кожей свободное пространство. При опасности она и заполняет его водой.
     На коралловых монолитах изящно наклонились по течению многочисленные морские лилии. Лежат красные, голубые, фиолетовые офиуры самых неожиданных форм. Вот офиура горгонна - красный чуть приплюснутый плетеный шар, напоминающий перекати-поле. Но это же живое существо! Рядом противно шевелит своими фиолетовыми, волосатыми щупальцами пятилучевая офиура, а длинные черные иглы ежей напоминают об осторожности.
     Тут и там коллекционные экземпляры трокусов. Я никогда раньше не видел этих весьма распространенных конусообразных раковин такой чистоты. Их не нужно драить металлической щеткой, сдирая кожу с собственных пальцев, а потом чистить соляной кислотой, тихо скуля от боли. Они готовы. Остается лишь вынуть и съесть моллюска, а раковину поставить на комод. Мы их и относим к комодным раковинам. Внутри монолита, в мертвом коралле, навечно замурованы большие и маленькие тридакны, жемчужницы, морские желуди и множество других двустворчатых ракушек. Лишь полуоткрытые створки раковин с красивейшей бахромой-мантией выступают на поверхность, разрисовывая монолит всеми цветами радуги. Но стоит чуть стукнуть по нему или резко махнуть ластами, как разноцветные мантии исчезают, а створки раковин моментально захлопываются. Остается серый безжизненный камень да конуса трокусов. Даже лилии, отдельные виды которых достигают полуметра, сворачиваются в какой-то маленький невзрачный шарик.
     Но вот монолит обрывается и внизу промытая течением великолепная траншея из белого кораллового песка! Справа над ней нависают разноцветные рога мадрепоровых кораллов. Ну и зрелище!
     Я пошел вниз. На боковой стене монолита увидел довольно большой нарост. Присмотрелся. Точно! Галиотис. Вот и первая удача. Вынул нож. Осторожно подвел длинное лезвие к тонкой щелке, через которую он цедит воду, вылавливая на завтрак все живое. Сейчас нужно резко, в одно движение, успеть просунуть лезвие ножа внутрь. В противном случае раковина потеряна. Галиотис настолько сильно и плотно примкнет к стене, что заполучить его целым уже будет невозможно. Мешает течение. Хоп! Удалось - лезвие в раковине. Дальше дело техники. Поворот ножа по контуру раковины, и она отвалилась в подставленную сетку.

     На крупном, сахарно белом песке даже на такой глубине заметна игра света. Отраженный от песка, он создает иллюзию абсолютной прозрачности воды. Ты как будто завис над этим ярко белым песчаным дном в безводном пространстве. На песке то тут, то там вальяжно лежат толстые, полуметровой длины, серые в крапинку черви. Это кукумарии - тропические трепанги из семейства голотурий. Из их рта во все стороны, метров на пять, раскинулись белые липучие нити - орудие промысла голотурий. Кстати, каждый чуть уважающий себя ресторан во Владивостоке и Находке украшает свое меню скоблянкой из трепанга. Трепанг- это маленькая голотурия Японского моря. Очень ценный, дорогой продукт. А на сегодня - вообще запретный плод. Здесь же бери - не хочу, но мы парочку возьмем. Гена побалует нас нежной скоблянкой из этих гигантских червей.

     Опускаюсь еще на пару метров и изучаю траншею, Ага! На песке много длинных бороздок. Это следы теребр или митр. Раковины этих моллюсков напоминают остро заточенный наконечник копья. У теребр раковины белые с маленькими черными штрихами. Они массивнее, чем митры. Но раковины митр более красивы. Расписанные красными мазками и точками, их витые с зарубинами раковины напоминают кремлевские башни.
     Надел перчатку и погрузился на дно. В начале борозды запустил руку в песок и сразу же вынул великолепный экземпляр теребры. Пошел к следующей траншее, но тут внимание привлекла небольшая горка песка под нависающими кораллами. Копнул - литературный конус. Он чист, как после тщательной обработки. В кораллах такие конуса сильно обрастают, и порой очистить их просто невозможно. Из семейства конусов лишь ядовитые текстильные имеют идеально чистые поверхности, вызывающе демонстрируя свою красоту. Возможно, их яд, как у Пушкинского анчара, отпугивает полипы коралла и другую живую биомелочь.
    А вот моллюски, прячущиеся в двустворчатых раковинах, бессильны защитить себя от своего главного врага - пятилучевой звезды. В паре метров от меня разыгрывается заключительный акт трагедии. Ярко красная звезда, сжав все свои лучи в комок и раздавив ракушку, высасывает моллюска из его ненадежного убежища. На песок тихо падают перламутровые осколки.

     Да, сегодня явная удача сопутствует мне. Чуть впереди, на песке распростерся красавец лямбис. Его массивная раковина уткнулась всеми семью растопыренными пальцами в песок. На удивление раковина опять идеально чиста. Видимо, это характерно для Шарлотты, а моя сеточка с ракушками тем временем набирает вес. Вот очередная митра. Красавица! Я только что, запустив руку в песок, вынул ее и, поворачивая, наслаждаюсь совершенством ее формы и гармонией цвета.
     Нужно идти дальше. Поднял глаза и вздрогнул. На меня смотрели большие, как чайные блюдца, пустые и холодные глаза гигантской рыбы. Отвисшая нижняя челюсть с острыми, игольчатыми зубами выступает вперед, а передние оранжевые плавники нервно колышутся, удерживая равновесие в водном потоке траншеи.
     Рыба медленно шла на меня. Когда она приблизилась на расстояние вытянутой руки, я слегка стукнул ее монтировкой по голове, стараясь не нанести травму, но она, встрепенувшись, продолжала медленно приближать свою безразличную физиономию к моей маске. Я не выдержал и втиснулся в расщелину между нависающими кораллами и песчаным дном. Гигантский группер таувина, а это был он, важно прошествовал мимо, обдав меня взвесью песка и осколков ракушек.

     Поработав в траншее еще минут пять и нагрузив сетку богатым сбором, я решил обследовать соседнюю расщелину. И тут после глубокого выдоха вдохнуть я уже не смог -отказал акваланг. Ужас охватил меня! Бросило в холодный пот. Спокойно! В моем распоряжении секунд двадцать. Только потом нарастающий писк в голове, звук лопающихся пузырьков, в глазах белые искры, потеря сознания. Гибель. Мысль сработала четко и быстро. Сразу наверх без спасателя я не успеваю дойти, если надуть жилетку - возможна кессонка, а на борту нет барокамеры. Финал тот же. Остается один путь - к другому аквалангу. Положил сетку на песок, резко оттолкнулся от дна, вышел из траншеи и в десятке метров увидел Головина.
     Гена лежал ногами ко мне и что-то выискивал в кораллах. Слава богу! В голове уже началось попискивание. Подплыл к нему сзади, коснулся его рукой и чуть не получил монтировкой. Он от неожиданности готов был защищаться. Я знаками обрисовал ситуацию и показал на его акваланг. Уже началось удушье, а в голове - попискивание. Гена сразу понял все и протянул мне загубник. Это был самый целебный, самый вкусный воздух!
     Интенсивно провентилировал легкие. Гена протянул трубку и знаками спросил - не нужно ли меня сопроводить. Я отказался и не спеша пошел наверх. Метрах в десяти от поверхности решил задержаться на столько, на сколько смогу. Это для того, чтобы как-то обезопасить себя от кессонки. Вставил трубку за ремень маски, нашел кончик фала "спасателя". И когда вновь почувствовал удушье, дернул фал. С легким, хорошо слышимым шипением, спасжилет за пару секунд наполнился, и я полетел наверх.
     Вылетел на поверхность, как мячик, и тут же крутая волна разбилась о мою физиономию. Волнение сильное. Быстро вставил загубник трубки в рот и, опустив голову, расслабился. Руки и ноги стали ватными. Спасжилет мешает. Выдернул клапан и спустил воздух. Так стало лучше.
    На очередной волне осмотрелся вокруг. Наверное, в миле от меня белый пароход, а примерно в трехстах метрах, в противоположной стороне, шлюпка. Нужно потихоньку плыть к ней. Что и сделал, опустив голову в воду. То и дело волна накрывала с головой, заставляя всякий раз продувать трубку. Но к этому маленькому неудобству я давно привык. Хуже с ориентацией. Бот видно лишь с гребня волн. Зато подо мной видимость великолепная, лишь при обрушении волн она заслоняется сотнями серебряных пузырьков. В темной синеве моря нет никого и ничего, кроме пронзительных лучей света, уходящих в никуда.

     Наконец, я в боте. Жаль, улов остался на дне морском. Время восемь утра с минутами, а казалось - прошла целая жизнь. Завтра в это же время - Сингапур. Шел ноябрь 1983 года. Жизнь продолжается.

***

---