|
Экспедиция "Тайфун-78", тайфун "Вирджиния", Сингапур
Экспедиция "Тайфун-78"
Вроде бы выходили в ясный, солнечный, спокойный день, а как
только прошли маяк Скрыплева ("до Скрыплева я женат..."), посвежело, поднялась
волна баллов до четырех, задувать стало сильнее и, пролетев над нами и помахав
крыльями, простилась с нами и улетела на самолете, арендованном ЛАКО
(Лаборатория Аэрокосмической океанологии), группа сотрудников моей
лаборатории.
![[]](image-9.jpg)
НИСП "Волна" уходит в рейс (снимок с самолета
Л.Быстрова)
Мы, отряд дистанционного зондирования, уходили в полдень 16-го
июня 1978 года в свое первое плавание на три месяца (так было по плану) в Тихий
океан, на работы по исследованию тайфунов.
Я и не думал, что столько людей придет нас провожать. Как
обычно, время отхода все переносилось, и судно было не нашего ведомства, и мы
пока были на нем чужие, да и институтские сотрудники не очень радовались нашему
походу.
Рейсов, организованных службами ДВНЦ, было мало, полтора корабля,
принадлежащие академии наук, не могли обеспечить десяток институтов центра
морскими экспедициями.
Старое, переделанное из БМРТ (большой морозильный
рефрижераторный траулер) судно, с поэтическим названием "Каллисто", никак не
отвечало сложным требованиям экспедиционных отрядов нашего института. Попасть в
рейс, да еще и визированный, было трудно. Чувствовалось некоторое напряжение, но
кроме нашей лаборатории, у ДВНИГМИ, которому принадлежало судно, не было никаких
обязательств перед ТОИ, так что мы прошли без препятствий инстанции института.
Еще хорошо, что в наш отряд не "внедрили" кого- либо из партбюро или профкома
института. Провожающие были, главным образом, женщины, что внесло свою
нервозность в этот символический момент "прощания с Родиной", так как каждая из
них претендовала на свое исключительное право "обнять в последний раз" уходящих
мужчин. Оказалось, что нелегко развести их, не нанося ущерба женскому самолюбию.
Мы выходили из порта к началу сезона тайфунов, но
предварительно должны были выполнить "стандартные разрезы", по 150-му градусу
восточной долготы - это были основные и обязательные работы, для которых и были
построены в Польше НИСПы ("суда погоды"), приписанные к портам Владивосток и
Одесса.
(Согласно решениям Стокгольмской конференции, в мае
1900 г. на пароходе "Андрей Первозванный" Россия впервые проводит
гидрологические и биологические исследования на разрезе "Кольский меридиан" от
Мурманского берега до 73R00' с.ш. Экспедицию возглавлял Н.М.Книпович).
У руководства нашей экспедиции была надежда захватить районы
прохождения какого-либо из тайфунов этого лета. Отряд лаборатории (ЛАКО) был
невелик, всего девять сотрудников, и уже в рейсе был доукомплектован еще двумя,
"подкомандированными" к нам, морскими биологами из ГОИНа. Мы побывали на "Волне"
до выхода в море несколько раз, осмотрелись, на судне нас разместили по каютам,
оставалось ознакомиться с командой, членами экспедиции, режимом и корабельным
расписанием. Я получил отдельную каюту и был этим очень доволен - трудно
представить себе жизнь с незнакомым человеком на протяжении трех долгих месяцев
в таком замкнутом пространстве.
Судовой распорядок, чистота кают и уровень обслуживания
экспедиции удовлетворяли всем нашим, тогда еще не высоким, требованиям, экипаж
мы быстро расположили к себе - не зря мы захватили с собой в рейс большой
молочный бидон на 50 литров с медицинским спиртом. В нашем отряде, как нам
казалось, никто к нему и не прикоснется. Еще до рейса мы "приработались" друг к
другу в летних экспедициях на острове Попова и в бухте Витязь, работа началась
легко и мы не испытывали никаких трудностей в ее начале.
Каюта моя, хотя и отдельная, мало отличалась от тюремной камеры
где-нибудь в Швеции. Твердая койка, столик вроде тех, что в купированных вагонах
поезда, круглый иллюминатор с завинчивающейся "броняшкой", небольшой диванчик
для приема посетителей - вот и все удобства. Но, ко всему привыкаешь, даже к
качке, которая только в первые несколько дней не дает спокойно спать.
"Прикачался" я быстро и уже на подходе к Сунгарскому проливу нашел себе местечко
в изгибе поручней у трапа, ведущего на мостик, где было удобно стоять, никому не
мешая, вглядываясь в неизвестный горизонт.
Первый порт захода по плану был Давао, на одном из самых
больших островов Минданао, республики Филиппины, до захода был почти месяц,
экспедиции надо было выполнить работы, в которых наш отряд принимал лишь
условное участие. Только Олег Константинов все отлаживал свой поляризационный
спектрометр и приспосабливал его к актинометрической штанге, расположенной на
месте, где у парусных судов торчит бушприт. Это были наши первые подспутниковые
работы по измерению поляризационных спектров морской поверхности, выполняемые
совместно с Институтом физики белорусской академии. Остальные члены нашей
команды понемногу втягивались в повседневную работу экспедиции и продолжали
делать свое привычное дело.
Мы шли и шли по стопятидесятому меридиану на юг, к экватору, с
остановками на "станциях", выполняя "стандартные горизонты" (температура,
соленость и плотность), становилось все жарче, и на палубе бака боцманская
команда стала сколачивать бассейн для экипажа. Нашему отряду отвели хорошее
помещение для работ на полубаке, рядом принимались карты погоды с американского
спутника NOAA, все было под рукой, удобно и отряд органично вписался в работу
экспедиции.
Этот ХХ1Y-й рейс "Волны" для команды и сотрудников ДВНИГМИ был
обычным, даже обыденным, если не считать его цели (тайфуны) - "корабли погоды"
несколько раз в год выходили на такие работы по программе "Разрезы", вкладывая
свою лепту в мировой банк наблюдений, накапливающий данные миллиона
океанографических станций. А для нас все было внове, интересно. Мы на "станциях"
крутили лебедки, опускали батометры на глубины до двух километров, отбирали
пробы морской воды. С детства манящие воображение, слова,- тропик Рака, экватор,
тайфуны, ураганы, - настраивали на новую волну впечатлений, переживаний. Великий
океан был спокоен, пустынен и не оставлял никаких надежд на чудеса, поражая
зеркальной поверхностью уже много суток.
Мы прошли тысячу миль и еще тысячу миль в этой сверкающей на
солнце, голубой пустыне, и только летучие рыбы, рассыпающиеся днем во все
стороны от форштевня, и низко летящие над голубизной застывших вод, или,
фосфоресцирующие желто-зеленым светом ночью, "усы" от носа корабля, вносили свой
акцент в однообразие и монотонность хода стометрового, подрагивающего от мощи
машин, корабля.
* * *
Весь первый этап этой части рейса (июнь-июль) Тихий океан
оправдывал свое название - палящее солнце, зеркальная гладь поверхности и ни
ветерка на станциях. Только на ходу создавалась иллюзия дуновения, но сидеть в
каюте под мелодию старого дребезжащего кондиционера не хотелось.
Если бы не остановки на станциях, где надо было отбирать пробы
морской воды подальше от судна, то тропическая жара могла бы вывести из
равновесия через месяц таких работ любого нормального человека. Но наступал час
"станций", корабль ложился в дрейф, спускался с борта судна на воду вельбот -
спасательная шлюпка с мотором (для чистоты эксперимента). Мы уходили так далеко,
чтобы из-за горизонта были видны только надстройки "Волны" и нас не было видно с
судна. Купаться на стоянках было строго запрещено, но океан манил, тело изнывало
под солнцем, стоящим прямо над головой и я, присоединившись к нашим морским
биологам, уходил "на моторе" подальше от корабля для отбора проб.
Когда с вельбота уже было трудно разглядеть надстройки корабля,
я сбрасывал с себя рабочую одежду, прыгал с борта и наслаждался теплом и лаской
океана, пока наши девушки, Алла и Надя, в белых туниках (медицинские халаты), с
борта отлавливали и фильтровали зоопланктон громадными ситами, собирали этих
микроособей в пузырьки и наклеивали ярлычки. Потом механик, сидящий на
двигателе, кричал мне "пора" и мы возвращались на судно. Чтобы нам не
завидовали, я не распространял далеко по команде свои впечатления о "проделанной
работе", когда я еще на сотню метров отплывал от шлюпки при отборе проб.
Завораживающие, мерцающие, синие глубины океана, с его особой
могучей мелодией тишины, километровые массы подо мной...Мне довелось поплавать и
в водах над Марианской впадиной, когда я на сотню метров отплывал от шлюпки,
долго мне чудились на корабле, и приходили даже во сне фантасмагории океанской
бездны...
Мерное покачивание судна, приближающегося к экватору, ритмы
смены дня и ночи в одуряющей жаре тропиков, светлые восходы и пылающие закаты
что-то делали с душой, телом, памятью...
Стали сниться совершенно невиданные ранее сны, в которых я
летал в пространстве, над землей и океаном. Один из них был очень яркий и
повторялся несколько раз - я его запомнил на всю жизнь. Вообще летать было
радостно, но такие сны я видел и раньше. На этот раз я летел над берегом моря,
как обычно подруливая, направляя полет, руками вытянутыми вперед, на небольшой
высоте, и вдруг толпа каких-то странных людей в шкурах, внизу подо мной, стала
кричать, бросать в меня каменья, а один из них, лица его нельзя было разглядеть,
так он оброс волосами, раскрутил веревку с крюком на конце, метнул его, как
метают лассо и попал в мое тело, в основание крыльев. Крюк впился в мою спину и
застрял в ней, толпа радостно загоготала, и все вместе, вцепившись в веревку,
эти человеки, стали подтягивать меня к земле. Было страшно и больно...
В этом месте я и просыпался, с болью под лопаткой, в том месте,
из которого я еще во сне пытался вырвать железный крюк...
Сны постоянно одолевали, вернулась старая болезнь - графомания,
стихоплетство, к которому я никогда не мог относиться серьезно... Напишу залпом,
запоем очередной десяток -другой страниц и выброшу. Я до сих пор думаю, что
книги, проза и стихи обкрадывают человека, заманивают его в чужой, виртуальный
мир, не дают ему самому вдохнуть воздух свободы, пережить и прожить свои
собственные часы этой кратковременной жизни...
Наступала хорошо мне известная пора, связанная с сезонными
пароксизмами влюбленности...А тут еще и "знак свыше": в один яркий полдень вдруг
потемнело в иллюминаторах, я вышел на палубу. Над головой висела туча, из
которой сыпались вниз, наверное, уставшие от долгого перелета и принявшие
корабль за Ноев ковчег, миллионы желтых бабочек. Они облепляли все выступы и
изгибы корабля, садились на реи, пролезали во все щели, залетали в каюты.
Увидеть такое почти в центре Тихого океана, на тысячемильных
расстояниях от ближайшей суши, было сродни моим сновидениям.
Бабочек изгоняли всеми доступными средствами, а через несколько
часов они вдруг поднялись желтым облаком и исчезли, оставив нас в недоумении.
Только какое-то время еще ходили по судну с тряпками и вытирали их раздавленные
тела корабельные стюардессы.
Такие яркие события нам отпускала природа (или Бог), чтобы
скрасить однообразие многодневного похода. многодневного похода. А мы по-детски
радовались, даже бревну, которое, покачиваясь, плыло куда-то одиноко и
сосредоточенно прямо противоположным курсом.
Или вдруг возникшая посреди морской синевы желтая полоса, как
неведомое течение, шириной в несколько сот метров, вдоль которой мы шли почти
целый день. Интересно, как там, на орбите, Владимир Васильевич Коваленок, видит
растянувшийся на сотню километров этот яркий желтый шлейф, работает по
согласованной программе? (Визуальные и спектрометрические работы по маршруту
нашего рейса были включены в программу КК "Союз- 29"). Мы-то, точнее Олег
Константинов, свою часть подспутниковых работ выполняли, несмотря на изнуряющую
жару, поляризационный спектрометр на носу судна "писал" по всему маршруту.
Все-таки "природа не терпит пустоты" и чаще всего заполняет ее
любовью, что особенно хорошо сочетается с "тропическим вином", которое нам уже
давно стали выдавать в "баталерке", согласно приказу по судну (две бутылки на
три дня в одни руки), сразу же после прохода северного тропика - тропика Рака.
Вино было хорошее, венгерское, и стало непременным атрибутом наших вечерних
"посиделок", чаще всего в моей, самой большой, одноместной, как у начальника
отряда, каюте. Время в море шло, и женщины на наших глазах становились все
красивее,- неизбежное природное морское явление, так сказать аберрация
восприятия.
Каждый в нашем отряде выбрал себе удобный режим для работ, кто
по корабельным вахтам, кто по ночам, как Олег Константинов и Саша
Нелепа.
![[]](image0-1.jpg)
Отряд дистанционного зондирования, слева направо - Алла
Сергиенко, Артур Прокопчук, Олег Константинов, Александр Рутенко
Днем было невмоготу выходить на раскаленные палубы, ждали
заката, конца дневных вахт и предвкушали возможность поплескаться под ночным
тропическим небом в бассейне на баке. Еще немного надо было потерпеть, и нас
ожидал порт Давао, республики Филиппины.
Для меня это был первый город другого государства. С моим
прежним "допуском" я ранее никуда не мог выехать за рубеж, даже в страны
социалистического лагеря (хорошее название для наших дружественных стран,
да?). "Первую форму" мне при переходе на работу в ТОИ поменяли на "вторую". Что
при этом я должен был делать, или не делать -для меня не известно и до сих пор.
Мне же здесь во Владивостоке выдали без всяких околичностей "паспорт моряка",
который при посадке на судно сразу же зачем-то отобрали. Видимо, даже здесь
"власть" боялась - а вдруг ты...
Впрочем трудно понять логику советской власти, мне кажется, что
у "начальства", запуганного бесконечными разборками с партийными инстанциями,
выработалось устойчивое понимание - не создавать даже возможности отклонения от
стерильного поведения своих "поднадзорных".
Начались дни ожидания, и вот настал тот час, когда в
кают-компании уже должны были вывесить списки тех, кто "увольняется" на берег.
"Помпа" весь извелся, похудел и побледнел, не спал ночей, и мне
было слышно через стенку, как он все стучит и стучит на машинке. Бывалые люди
объяснили, что он составляет "тройки", заодно "прощупывая" возможные,
нежелательные, возникшие за время рейса, "связи".
Связи, конечно, были, но он "стоял на страже" всеобщего
целомудрия и разлучил все стихийно возникшие за этот месяц пары, известные ему
или его "осведомителям". Вообще эти тройки были, отработанным с "искровских"
времен, способом контроля всех за каждым. Старший по тройке, или еще его
называли "звеньевой", обязан был доложить о разъединении тройки на время более
двадцати минут, что было с точки зрения начальства достаточно для посещения
общественного туалета дамами, так как тройки делались смешанными. Старшим в
тройке назначался кто-нибудь из руководящего состава команды или экспедиции.
Списки троек вывешивались вечером, за день перед увольнением на берег
Мне, как начальнику отряда, дали в тройку двух дам - одну из
прачечной, другую из группы стюардесс. Все было расписано по минутам - выход в
порт, погрузка в автобусы, краткая экскурсия, базар, обязательное возвращение в
светлое время суток ("Правила поведения советского моряка в загранрейсах").
19 июня мы входили в живописный залив острова Минданао,
напомнивший мне Батумскую бухту, окольцованную мягкими очертаниями невысоких
гор. Навстречу шли пузатые, глазастые джонки с разноцветными парусами, изящные
самодельные лодки -тримараны с подвесными моторами. Нам казалось, что это нас
встречают, но это была обычная суета хорошо обжитого за века залива, с сотней
маломерных судов разного типа и назначения, снующих по великолепной акватории,
способной вместить весь Тихоокеанский флот.
"Волна" стала на рейде, спустили трап, подошел катер с таможней
и полицией. Нас так долго проверяли, что наступил вечер, и мы поняли, что выйдем
на берег только на следующий день. К вечеру подошел еще один катер, и к нам на
борт поднялись офицеры службы безопасности, которые оставались на нашем судне во
все дни стоянки. Офицеры были элегантны и вооружены, их красивая темно синяя
форма контрастировала с белоснежными рубашками, они все говорили по-английски, и
отличались миниатюрностью и таким маленьким ростом, что производили впечатление
детей, играющих в пограничники.
Но, как объяснил помполит, на острове было неспокойно, где-то в
джунглях воевали между собой и с правительственными войсками за независимость
острова несколько группировок "Национально-освободительного фронта", и прошло
чуть более года, как 13 из 23-х провинций острова получили автономию.
Утром я проснулся от детских криков и солнца, бьющего в
иллюминатор. Голые ребятишки плавали наперегонки и бросались бананами друг в
друга. Напротив моей каюты, через небольшую лагуну, прямо в воде, на сваях
стояли тростниковые хижины. Заспанный мальчуган вышел из одной и пописал прямо в
воду. Я высунулся из иллюминатора, повертел головой - мы стояли уже не в бухте,
а у какого-то нефтеналивного причала, шла бункеровка. По судовому "спикеру"
объявили, что власти дали "добро" на выход в город.
Подошли катера, мы, толкаясь, заняли места у бортов, где
попрохладней, и через полчаса выгружались на городском, пассажирском причале,
около которого нас уже ждали заказанные ранее автобусики - миниатюрные, под
стать филиппинцам, открытые с боков, ярко разрисованные тропическими цветами и
животными, бывшие "форды", переделанные местными умельцами в общественный
транспорт.
Каждый автобус, если его можно назвать таким именем, носил
громкое имя (помните знаменитую "Антилопу Гну"). Наша группа села в "Sexy Nora",
где под брезентовыми тентами вся наша группа не смогла поместиться.На деревянных
скамьях, где могли сесть три изящных филиппинца, умещалось только два славянских
зада. После непродолжительных препираний, нам дали еще одну машину, и мы
помчались так, как удирают от погони в американских фильмах.
После выезда с причалов на дорогу, обсаженную редкими кустами,
мы попали на шоссе, где начинались ряды белых загородных вилл в колониальном
стиле, по этой трассе мы и въехали в шумный город, в толчею нешироких улиц.
Вот она, наконец, - твердая земля под ногами после месяца (34
дня), проведенного в океане. Мы не очень уверенно ступали по тротуарам города ,
разглядывая нарядные витрины, вслушиваясь в испано-английскую речь, размышляя,
как потратить те несколько сотен "pizo", что нам выдали перед увольнением на
берег. Мы ведь уже начали "зарабатывать" валюту, доллар в день,- и нам ,
каждому, причиталась "изрядная сумма".
"Не разъединяться", "не вступать в разговоры", не "поддаваться"
и так далее - вот напутствия, которые мы получили от "помпы". Ограничились в
прогулке по главной городской улице мороженым и холодной "кока-колой", которую я
в Москве последний раз пил много лет тому назад на какой-то американской
выставке.
На судне предупредили, что можно будет все закупить позже и
даже дешевле, чем в городе, на личные деньги у "шипшандера" (морской слэнг) -
торгового агента, обслуживающего суда. Саша Нелепа, пока мы шли по бульвару в
одну сторону, заказал очки с какими-то немыслимыми диоптриями, которых во
Владивостоке нельзя было найти, а на обратном пути они уже были готовы, он
нацепил их и был очень доволен. Мы же шли, рассматривая красивых филиппинок,
тоненьких и стройных, как бокалы для вина, их золотистая кожа призывно светилась
как-будто изнутри, но "советские моряки непреклонно двигались только вперед",
крепко взявшись за руки.
Денег было мало, денег было жалко, и я ограничился большой
коробкой жвачки "peppermint". Американская жвачка мне давно нравилась, со времен
моего послевоенного детства, когда она регулярно попадала к нам, вместе с
другими продуктами, в большой картонной коробке под названием "рацион", что мама
приносила с работы каждый месяц (американская помощь). Собственно с тех далеких
времен я ее больше и не видел, а тут, пожалуйста, в любом киоске.
Первый день промелькнул в этой, забытой уже нами, городской
суете, так быстро, что мы чуть не опоздали к отходу рейдового катера. На второй,
произошли какие-то изменения в портовой службе, автобусов не было и нас, каждую
тройку, усадили на отдельный, открытый джип с охранником, артистически увешанным
оружием. Охранник, он же был и нашим гидом, попался разговорчивый, понимал мой
английский, и я узнал, что у него на городском базаре торгует фруктами родной
брат.
Мы покатались по городу, посмотрели центр, погуляли в парке,
зашли в несколько католических костелов, таких же, что стоял около моего родного
дома в Минске, или которые я еще с мамой посещал в Вильнюсе, и поехали на базар.
Базар был большой, шумный, грязноватый и плохо организованный,
напоминал одесскую "толкучку". Но брат охранника был на месте и уступил мне за
пятьдесят песо (два доллара), после небольшого торга, бумажный мешок ананасов,
килограммов на пятнадцать, не взвешивая.
Ананасы изредка попадали к нам на столы, но эти были совсем
другого вкуса, как те, давние, в мексиканских консервах из "американской
помощи", с сахарным сиропом, только свежие, спелые утром сорванные для базара. Я
после тех ананасов до сих пор не могу есть, колющие язык, ананасы с прилавков
наших магазинов. Или манго, что привез вместе с другими продуктами на наше судно
к вечеру "шипшандер". Оказалось, что этот божественный фрукт может лежать только
один день - пришлось их и съесть в тот же вечер.
Зарядили мы свои холодильники ящиками с пивом и "кокой" и,
когда поздно вечером разбрелись по каютам, судно "отдало швартовые" и мы опять
пошли на "разрез", только на этот раз с юга на север, чтобы потом опять
скатиться к экватору.
Жизнь в длительных рейсах сама все "устаканивает", каждый, так
или иначе, приноравливается к этой размеренной и лишенной внешних событий жизни.
Через пару месяцев в море команда из сотни человек знает "все обо всех": о
вкусах, привычках или пристрастиях, симпатиях или антипатиях. Отношения
упрощаются, все понимают друг друга с полуслова, женщин на корабле как-то
становится все меньше. Некоторых, привыкших к уединению, начинает тяготить
"жизнь на виду", слово "надо" выходит на первый план - деваться некуда...
Впереди, через месяц, предстояла уже новая встреча - с
Сингапуром, городом-мечтой моего детства, выплывающим из глубин сознания, из
далеких уральских зим, картинок и фотографий журнала "Огонек", романса, который
мне довелось услышать в концерте Вертинского, приехавшего в Минск на гастроли...
Только сегодня становится ясной та скудость и однообразие жизни
в нашем отечестве тех лет, что порождала в мозгу химеры других стран, "дальних
морей"...
Природа не дает оскудеть воображению, подносит время от времени
свои сюрпризы, иногда заставляет напрягать все силы, волю, проверяет способность
к выживанию, характер и веру человека в свою уникальность. В этом смысле наш
рейс выделялся не только необычностью поставленной задачи, но и смелостью
движения навстречу самым опасным проявлениям природы - тайфунам, загадки которых
человечество разгадывает без особых успехов много
веков.
Тайфун "Вирджиния"
(26-30 июля 1978 года, 22-28 градусы сев. широты, 143-151
градусы вост. долготы)
Природа не дает оскудеть воображению, подносит время от времени
свои сюрпризы, иногда заставляет напрягать все силы, волю, проверяет способность
к выживанию, характер и веру человека в свою уникальность. В этом смысле наш
рейс выделялся не только необычностью поставленной задачи, но и смелостью
движения навстречу самым опасным проявлениям природы, тайфунам, загадки которых
человечество разгадывает без особых успехов много веков.
Ох, уж эти "разрезы", надо же было нам идти, "не сворачивая" по
145-ому меридиану на север, чтобы в ночь на 28-ое июля врезаться в тайфун, то ли
по недосмотру вахтенного, то ли по другим, от нас не зависящим причинам
характера движения этого тропического циклона. Впрочем, много позже выяснилось,
что коварная "Вирджиния" (так звалась эта фурия) не покидала нас всю неделю,
словно желая наказать за желание проникнуть в ее тайны, так как сделала петлю, и
обхватила нас своими, как спрут, стокилометровыми облачными спиралями с
ураганными ветрами.
Парой дней ранее все почувствовали, как меняется погода,
затягивает небо
плотной, удушающее теплой, низкой облачностью и все более
разбалтывает нас, ставший вдруг недружелюбным, океан. Не знаю, было ли у
начальника экспедиции (Павлов Н.И.) опасное, но вполне понятное желание подойти
так близко к тайфуну (цель работ), была ли абсолютно точная информация о
траектории "Вирджинии" у штурманов, что при этом решил древний бог ветров
Камикадзе - поиграть с нами или уничтожить. Мы были в неведении, но гордились
своей решительностью и смелостью, выйдя ему навстречу, надеясь на защиту
корабля. Мы тогда еще не знали, что нам остался один лишь шаг до встречи с
тайной гигантских облачных (или водяных) стен тайфуна. Встреча с тайфуном
"Вирджиния" была, как встреча с первой любовью, поэтому требует возможно более
полного описания...
Мы "прикачались" за предыдущие дни на четырех-пятибальной
волне, корабль шел ровно, не прерывалась работа, связанная с получением всего
комплекса гидрологических и метеорологических данных, по-прежнему обрабатывались
большие массивы данных, которые считывали на ходу с разных приборов самописцы,
или полученные с вертушек на прежних океанографических станциях. Однако, мы
неуклонно входили в область штормов, все ближе и ближе подходили к траектории
уже сформировавшегося тайфуна. Появившиеся регулярные полосы облаков стали
вызывать тревогу у наших метеорологов - специалистов по нефанализу. Давление
стало катастрофически падать, это были грозные предвестники приближающегося
тропического циклона. Навстречу судну и навстречу ветру пошла крупная зыбь - уже
не те, нам хорошо знакомые, пятибалльные волны, а покруче. По выражению
вдохновенного ученого, специалиста по ураганам, Пьера Андре Молэна, морской бог
не лукавил, не обманывал нас, а предъявил нам "тайную подпись тайфуна". Кое-что
мы знали о метеоусловиях в этой зоне, что-то было нам ранее известно по
описаниям очевидцев, нечаянно застигнутых или скорее счастливо избежавших
дальнейших объятий с тропическими фуриями океана.
Все шло, как и должно быть в специализированном "тайфунном
рейсе", если бы не ставшая почти катастрофической ночная встреча с объектом
нашего научного любопытства, наших интересов. Я думаю, что капитан не искал этой
встречи, как главный на судне отвечающий за безопасность команды, и скорее
избегал ее, прокладывая маршрут в интересах экспедиции, но встреча, которая
стала итогом нашего неумолимого движения по траектории нашей судьбы, все же
состоялась.
Еще днем ничто не предвещало нашему, небольшому, по сегодняшним
меркам, судну (около 5000 тонн водоизмещения) попасть в "дружеские" объятия
спиралей -щупалец, вдруг выросшего из пучин, одноглазого циклопа тропического
океана.
Метеорологи делали свою работу, как обычно, несмотря на
усиливающийся шторм. Я вместе со своим отрядом находился в судовой лаборатории,
где работать уже было невозможно и мы начали "принайтовывать по-штормовому", то
есть крепить разными способами свое оборудование: осциллографы, измерительные
приборы, установки, ящики с вспомогательными приспособлениями, словом, то, что
стало "оживать" и расползаться, при все увеличивающейся зыби, по углам нашей
инструментальной каюты.
Как этот надвигающийся на "Волну" шторм выглядел с мостика,
лучше привести воспоминания нашего метеоролога, Тани Новожиловой. Это она была
единственной в отряде, обучавшейся нефанализу (гадание по облакам), тропической
метеорологии по Рилю, в начале которой стояли труды отца-иезуита Алгэ, и умению
чертить метеорологические карты, в том числе, траектории тайфунов. Мы, физики,
ведь не были обучены по разным приметам прогнозировать, куда мы идем, где же мы
находимся, на котором свете, и что с нами будет дальше. Или, какие в тот
роковой, предпоследний день перед вхождением в тайфун, были облака ? Хотя именно
завораживающие своим величием облака и были всегда предметом нашего восторга в
тропической зоне конвергенции? Так что мне пришлось написать Тане
Новожиловой,метеорологу нашего отряда, уже переехавшей к этому времени в
Петербург, что же она помнит о тех днях?
Привожу ее развернутый ответ:
- " Ну, Артур, скажешь тоже -
какие облака в тот день - разве могу я это вспомнить. Ведь мы не ожидали, что
окажемся в тайфуне. Мы всё время находились вне его.
Я очень хорошо помню лишь то, что было ощущение, будто мы
находились в водяном плену: не было границы между небом и морем - сплошная стена
воды, тёмная и беспросветная - не то дождь, не то волны, трудно было понять.
Видимо, было и то и другое. И ощущение такое, что не эта стена воды смещалась, а
мы проваливались куда-то вниз, а потом - взлетали вверх. Это, наверное, по тем
признакам, как отзывались эти падения и взлёты внутри наших бедных организмов. А
иначе вообще было бы незаметно, что мы куда-либо перемещались. А водяная стена
оставалась всё время одинаково плотной.
А что касается того, что никто не знал, в какой
части тайфуна мы находились, то это не совсем так. Я-то была всегда на мостике
(пока могла), спутниковые карты принимались часто, определиться с положением
судна было несложно. Так вот, как только мы поняли, что попали в зону тайфуна,
капитан старался держать судно в тыловой части тайфуна, иначе, не так легко всё
могло обернуться. В тылу ветер слабее, поэтому мы шли, ориентируясь на
направление ветра, чтобы он не оказался "в борт". Были мы при этом вхождении в
левой или правой части тыловой зоны - не помню. Наверное, из одной в другую
переходили. Ведь главное значение имело направление ветра и волны...".
Наступала ночь, все разошлись по своим каютам, кто мог -
заснул, задремал и я...Проснулся я от толчка и не успел, в падении на пол,
ухватиться за какой-нибудь выступ. Я лежал на полу головой к иллюминатору, но в
следующие секунды корабль накренился на другой борт и я, вместе со своими
пожитками, ящиками с пивом, книгами и одеждой, заскользил по полу к двери каюты.
Еще через какое-то короткое время все мы вместе поехали обратно. Став на
четвереньки, на накренившемся градусов на 30 полу, улучив момент, когда
положение такого крена некоторое время сохраняется, я забрался в койку и уперся
головой и ногами в стенки. Качнуло в другую сторону, и я снова вылетел из нее на
пол. Попробовал между завалами всей каюты в стороны найти какое-то место, где
можно сохранить выбранное положение - ни кресло, ни сама койка не давали этого
сделать.
Стал вслушиваться, уже окончательно протрезвев, в безумные
звуки, проникающие в каюту. Судно издавало скрежет, словно по его обшивке
проходились гигантским рашпилем, время от времени возникал стонущий звук
хронического больного, прерываемый детским плачем. Это была реальная музыка,
обработанная гениальным композитором, оратория тайфуна, написанная дьяволом.
Держась двумя руками за стены и ручки дверей, выглянул из каюты в коридор, но он
накренился и в следующий момент меня забросило обратно в каюту, причем дверь
захлопнулась за мной, как будто ее кто-то толкнул ногой снаружи.
Мутило и не хотелось даже вспоминать, что было на ужин. Его
меню время от времени и без этого красочно оказывалось передо мной. Ударившись
еще раз обо что-то головой, я, наконец, сообразил, как надо двигаться по каюте.
Выйти в коридор было невозможно, оставалось вцепиться в "принайтованные" койку
или столик и беречь силы до следующей волны, которая даже после завинчивания на
иллюминаторе "броняшки", пыталась ворваться в каюту. По-крайней мере, так мне
всю ночь казалось, и я уже не смог больше заснуть до утра, часто безуспешно
упираясь ногами и руками в уходящие от меня стены каюты, подвешенной между небом
и землей на гигантских качелях.
Темное серое утро не изменило общую ситуацию, близкую к моей
личной катастрофе. По спикеру еще раз передали категорический приказ "оставаться
на местах". О выходе на завтрак в кают-компанию не могло быть и речи, голова
гудела, ноги были ватные, а во рту - известный "эскадрон"....
Ни есть, ни даже выпить воды не было сил, все возвращалась
назад. Когда я ранее читал о влиянии качки на пассажиров, попавших в шторм, то
слова "мутило" или "тошнило" мне казались достаточными, чтобы представить
состояние человека. В данном контексте я не могу найти подходящее описание моих
ощущений, а ведь я всегда достаточно легко переносил качку.
Весь последующий день корабль находился в этом кошмаре, день и
ночь смешались. Что делал экипаж, и был ли он в это время на своих вахтах, мне
не известно. Никто не появлялся в коридоре, куда я для разнообразия попытался
несколько раз выглянуть, но всякий раз очередной крен всего судна на любой из
бортов сбивал с ног, и я заползал обратно в каюту на четвереньках. Пробовал в
положении лежа привязаться к койке хотя бы на время - все было безуспешно, моя
импровизация из ремней и простынь рушилась. Оставалось, сжавшись в комок и
ухватившись за какой-либо поручень, ждать следующего подъема всего судна на
очередную волну, и потом, бесконечно долгое время, вместе с ним, падать вниз, в
то время, когда желудок, или что там от него осталось, все поднимался вверх,
подпирал диафрагму и вообще жил своей, независимой от меня жизнью.
Это было самым тяжелым ощущением - ожидание того, что
внутреннее напряжение дойдет до своей крайней степени и тебя уже не хватит на
дальнейшее сопротивление.
Я снова задремал на какое-то время. Проснулся, хотя сном это
уже было назвать невозможно, и опять задремал. Очнувшись в очередной раз, выйдя
из мучительного состояния, как после обморока, я приподнялся и отвинтил
"броняшку" - стальную заглушку на иллюминаторе...
Корабль проваливался в глубокие ямы, тяжелая продольная качка
сменила все остальные виды этого издевательства над сухопутным жителем, был
виден только серый сплошной туман, в котором нельзя было отличить море от неба.
Стало посасывать в желудке - может быть, стоило спуститься кают-компанию? На
ватных ногах я прошел по двум трапам вниз и заглянул в столовую для экипажа. В
кают-компанию, где было мое постоянное место (третье по левую руку от капитана,
по моей должности), подниматься мне было немного стыдно - такой у меня было вид.
В нижней столовой было пусто, но на столах, на смоченных водой салфетках, чтобы
не скользило, что-то стояло, а может, лежало.
- Нет, только не в этот раз, еще один день лучше попоститься...
Через сутки стало уже безразличным все происходящее - силы
иссякли, сознание перестало реагировать на скрежет бортов, гул содрогающихся
перегородок, завывания ветра. Однако, чудовище, что хотело выбить толстые стекла
иллюминаторов и обрушивалось всей мощью на судно, кажется, стало отступать.
Охватила полная апатия и нежелание даже двигаться или
приноравливаться к качке. Впрочем, мне все же казалось, что шторм понемногу
стихает. И, правда, к концу следующего дня можно было, уже не падая от ударов
волны в борта судна, пройти шагов десять-пятнадцать по коридору и добраться до
туалета.
Описать мое состояние на третий день, когда мы уже начали
выходить из центра тайфуна, я не в силах, поэтому обращаюсь к справочнику по
морским болезням.
"При астеническом варианте (морской болезни) появляются апатия,
тошнота, потеря аппетита, головная боль, холодный пот, гиперсаливация, тошнота,
рвота, бледность, брадикардия, гипотония, заторможенность, сонливость, шаткая
походка, нистагменное движение глаз. Развивается подавленность и безразличие к
окружающему". Все это у меня присутствовало, было и еще что-то вдобавок к этому
перечню, не поддающееся медицинской диагностике.
На четвертый день , пересилив себя, я поднялся в кают-компанию
и сел, придерживаясь за стол одной рукой, на свое место.
Состав офицеров поредел вдвое, видимо, не только мне было
тошно, но, как обычно, дождавшись капитана, который давал разрешение приступить
к трапезе, буфетчица по очереди поднесла самым стойким еду, и мы стали, пока еще
неуверенно, ковырять вилками закуску.
После обеда я поднялся на мостик, с разрешения штурмана,
который нес вахту. Качка продолжалась, но можно было уже устоять. Сплошная
свинцовая облачность прореживалась редкими полосами света, море вокруг как будто
кипело, покрытое сплошным белым саваном, который срывался ветром, как пыль на
дороге, а встречные, пятиэтажные валы, на которые старательно вскарабкивалась
"Волна", задирая нос, чтобы потом рухнуть вниз, разбивались о форштевень, били в
полубак и, еще не распавшись на брызги, доставали иллюминаторы мостика.
Около полубака были приварены два стальных ящика с боцманскими
инструментами. Стальные листы одного из них были смяты, крышку оторвало. И
все-таки мы уже знали, что выходим из самой опасной зоны этого тайфуна, а
команда постепенно приходила в себя.
На следующий день в кают-компании уже было шумно, и в столовой
экипажа стали появляться измученные стихией люди, в основном проголодавшиеся
мужики с опухшими глазами. Женщины, видимо, приводили себя в порядок, чтобы
лучше выглядеть.
Да, природа показала нам, на что она способна. А команда, и все
члены научной экспедиции, через пару дней пришли в себя и воспользовались этой
уникальной ситуацией, чтобы пополнить бездонную копилку тайн тропических
циклонов Тихого океана. При крупной волне, достаточно опасной для палубных
работ, при сильном >ветровом дрейфе судна, движимые одной целью - проникнуть
еще глубже в термические кладовые тайфуна, отряд гидрологов выполнил семь
"разрезов" в оставшихся после прохождения тайфуна следах в океане. Тросы
погруженных в морскую толщу приборов иногда натягивались, как струны, почти
параллельно морской поверхности..
Но были не напрасно потрачены запредельные усилия людей, ведь
полученные новые данные потом, в течение 20 лет, интерпретировались различными
группами специалистов, а нашей Алле Сергиенко позволили даже дописать
диссертацию.
"Вирджиния" вспахала океан на километровые глубины и
представление о роли тропических циклонов в теплообмене океана и атмосферы стало
более полным. Люди, направленные благородной целью продвинуться еще далее в
изучении тайфунов, воспользовались "моментом истины", который чуть не оказался
для них смертельной ловушкой.
Я знаю только два случая подобных встреч кораблей с тайфунами,
описанные литературой, кроме пролетов через них, специально переоборудованными
для этих целей, "летающими суперкрепостями" (так в переводе с английского). Эти
самолеты типа "Метеобоинг-50", тяжелые бомбардировщики В-52, оставшиеся в строю
после мировой войны. Отряд смельчаков-разведчиков тайфунов, расположен на
острове Гуам и обеспечивает данными прогнозы в "Объединенном центре
предупреждения тайфунов" Службы погоды ВВС США.
Так вот первый случай встречи кораблей с центром тайфуна -
сентябрьский тайфун 1935 года, через который прошла японская эскадра из
нескольких десятков крейсеров, авианосцев, эсминцев и подводных лодок,
по-видимому, с целью получения достоверных данных об этом явлении. Эти сведения
были долго засекречены, и только краткие сообщения о том, что "погибло много
офицеров и матросов" проникли в прессу.
Второй, более трагический, произошел уже в разгар Второй
мировой войны, когда 3-ий тихоокеанский флот США, под командованием адмирала
Нимица, попав в тайфун, потерял больше кораблей, чем вся эскадра во время
внезапного нападения японской авиации на Пирл-Харбор.
Только погибших и пропавших без вести, во время прохождения
того тайфуна через эскадру, оказалось 800 человек. Двадцать пять кораблей, из
которых три затонули, а тринадцать получили тяжелые повреждения, и сто пятьдесят
самолетов, сброшенных с палуб авианосцев - вот неполный перечень тех потерь.
Спасибо нашей "Волне", надежной и прочной, построенной на
верфях Гданьска. Низкий поклон капитану и штурманам этого рейса, всей команде,
выдержавшей испытание стихией, что без потерь вывела судно из роковой и
смертельной петли тайфуна.
Было потом о чем поговорить свободным от вахт на корме, где
собирались курильщики, где "перемывали косточки" исчезающим вдруг парочкам и где
выносился окончательный "приговор" любому нарушившему морской этикет.
Курильщиков, правда, поубавилось, не все после встречи с океанским чудовищем, с
этой ведьмой - "Вирджинией", закурили. Много метаморфоз произошло в сознании, в
организме и даже в многолетних привычках всей команды, перенесшей этот
многодневный жесточайший шторм. Лилия Сергеевна, помощник радиста, участник ВОВ,
которая курила по обыкновению всех фронтовиков "Беломор-канал" (по пачке в
день), совсем перестала курить и долго сама этому не переставала удивляться:
"куда же мне теперь весь этот запас курева девать?".
Мой земляк, кок Обухович, подняв мне на лифте, люк от которого
находился рядом с моей каютой, здоровенный арбуз, когда я потом спустился в его
царство плит и холодильников, признался: "надо закругляться, вот закончу эту
навигацию - и домой". Он выходил в море уже семь лет, мечтая "накопить денежки"
и построить дом в предместьях Гродно.
Мне же тайфун впечатал в голову силуэт одной женщины, образ
которой не покидал меня потом более двадцати лет... По крайней мере, другого
"научного" объяснения этому явлению я так и не нашел...
![[]](tajfun-78.jpg)
После тайфуна
"Вирджиния"
Через неделю все страсти были позади, осталось пять дней хода,
мы были все ближе к экватору, шли полным ходом в "бананово-лимонный" Сингапур,
предвкушали твердую землю и возможность отдохнуть от невзгод, встретивших нас в
этом рейсе.
Я стал все больше времени проводить около мостика, чтобы не
пропустить первые признаки появления города моей давней детской мечты, возникшей
давным-давно в заснеженном и суровом уральском городе Соликамске.
* * *
Сингапур, первый заход (5.08.78 г.)
Мы подходили к нему ранним утром, в прозрачно ясный,
жаркий солнечный день и первое, что я почувствовал - это был уже знакомый после
Филиппин запах кокосовых пальм (копры), смешанный с ароматом сандала. Движение
судов на подходе к порту все возрастало, стали появляться гигантские танкеры и
мощные буксиры с плавучими бурильными платформами, вода из синей стала сначала
зеленоватой, потом желто-зеленой, к тропическим ароматам начали примешиваться
запахи дизельного топлива. Из-за горизонта появились очертания домов, которые
медленно вырастали, и превратились в небоскребы, толпившиеся отдельной группой
прямо на подходе к причальной части порта (снимки собственные).
Сингапу-у-у-р, загудела "Волна" , приветствуя скопище кораблей
на рейде, уже бросивших якоря. Стремительно, выйдя нам навстречу, и совершив
прямо балетный пирует, притерся к борту лоцманский катер (PILOT) и с него отдали
указание, где стать на рейде. Боцманская команда вовремя спустила трап, по нему
взлетел с документами элегантный представитель таможни. Через час у нас уже было
построение на палубе, выдача валюты и раздача "паспортов".
Немного отвлекусь, чтобы пояснить, что это был за документ.
За пару дней до захода в Сингапур, судовой фотограф сделал
снимки всей команды. Несколько дней и ночей "помпа" не выходил из своей каюты,
составляя списки троек,и вдобавок еще и сочинил "временные паспорта" на обычных
листках бумаги в пол-листа, где была напечатана фамилия и имя, вклеена
фотография и стояла судовая печать. Что это был за документ и кому он был нужен,
объяснить он не мог, или не хотел. Ни до, ни после этого рейса, я подобного
документа и такого фельдфебельского рвения не встречал. Наверное, "помпа"
считал, что советский человек в "империалистическом" окружении, не может ходить
по улицам "враждебного" города без "справки".
Наш, оформленный МИДом "паспорт моряка", не выдавался на руки
"на всякий случай".
Сунув такой немыслимый документ в карман рубашки, я вместе со
всеми стал погружаться в один из рейдовых катеров, один за другим подходивших к
трапу "Волны".Через десять минут мы уже были на городском пассажирском пирсе и,
по-тройкам, стали разбредаться во все стороны многомиллионного города.
Город сразу же обступил нас со всех сторон, обхватил блестящими
стальными переплетами окон с разноцветными стеклами, закрыл тенью нескольких
небоскребов. С пирса на второй этаж застекленной эстакады двигались эскалаторы,
мы ступили на один из них, и началось наше путешествие по этому "азиатскому
чуду".
Как хорошо после месяца болтанки в океане, из которых неделю мы
провели между небом и водой, идти по красивым, узорчатым плиткам тротуаров,
слушать многоголосье города, пялиться на разноцветные рекламы и вдыхать другой,
мягкий, наполненный влагой воздух, не прошедший судовой "кондишн". В каютах мы
обычно клали на кондиционер смоченные полотенца, чтобы не першило в горле.
Воздух города был горяч, но можно было идти по веренице
магазинов, соединенных переходами, в которых было прохладно. Все вокруг было
необычно, интересно, нарядно и ярко. Легко и цветасто одетые сингапурцы,
сингапурские девушки, покачивая бедрами, скользящие по вымытым до блеска
тротуарам, многие босиком, позвякивая золотыми колечками на лодыжках, пестрая
толпа с преобладанием дружелюбных лиц китайского типа.
Не было видно ни спешащих по-московски, людей, ни нахмуренных
полицейских, не слышно громко говорящих между собой на улицах прохожих, ни
звуков автомобильных клаксонов, Ровный гул, бормотание, как под сурдинку, толпы
людей, перетекающей из улиц в проходы, через магазины, мостики над улицами, и
всюду успокаивающая, чуть слышная музыка.
Глаз, слух и обоняние отмечали эту искусственную,
урбанизированную, но такую приятную, обволакивающую сознание, гармонию. Это был
тот, другой, неизвестный мне еще мир, который так тщательно скрывали от нас наши
"отцы-благодетели", наша "разоблачительная" пресса, телевидение и кино.
Навстречу шли улыбающиеся нам люди, неторопливые, подтянутые, вежливые, искоса
поглядывающие на наши тройки.
Сингапур мне решительно понравился, с первых шагов выхода в
город. Он слепил безукоризненной чистотой, успокаивал вылизанными скверами и
парками, притягивал взгляд колониальной архитектурой старых кварталов, надписями
на английском языке, такси с кондиционерами, фруктами, нарезанными кусочками и
выложенными в охлаждаемых застекленных витринках.
Город разворачивался передо мной всеми своими сторонами,
затягивая, зазывая в закоулки, маленькие магазинчики ("шопы") и исполинские
суперсамы ("сторы"), проспекты и площади ("плазы"). Общаться с его жителями,
даже при моем знании английского, было нетрудно, выручал "пиджин-инглиш". А на
"Малай-базаре", куда нас судовые "знатоки" местной торговли повели за покупками,
можно было даже услышать ломанный русский язык: "руски спикулянт идет",
"давай-давай". Сами же торговцы на этой громадной, километровой, международной
толкучке использовали неизвестный даже нашим корабельным полиглотам, бывалым
мореплавателям, язык - "баба-малай".
В "Пипл-парке", этом впервые увиденном нами "городе в городе",
откуда можно было не выходить целый день, делая покупки, закусывая, или даже
зайти и поглядеть в маленьких залах кино, поиграть на автоматах, кое-где
появлялись и русские надписи.
![[]](image0-5.jpg)
Хотелось прокатиться на рикше - самом дешевым в то время виде транспорта в
Сингапуре, но он нам был недоступен из-за категорического запрета пользоваться
им ("транспорт для империалистов").
О Сингапуре я мог бы рассказывать долго, это были первые, самые
яркие впечатления человека, вдруг попавшего в другой мир - в страну за "железным
занавесом". Сегодня, через тридцать лет, это уже выглядит по-детски наивным. Мои
дети за последние 15-20 лет смогли объехать полмира, побывали в нескольких
десятках стран, на всех континентах. Свобода передвижения стала для многих почти
нормой. А вот тогда, во "время застоя", это было равноценно попаданию на "тот
свет". Многие очевидные факты не укладывались в наши зашоренные умы. Даже наш,
информированный "компетентными органами", помполит, ведь мучился несколько
ночей, печатая на машинке фиктивные паспорта, "на всякий случай"...Ну, как же
это - другая страна, заграница, а паспортов никаких не надо. А старпому, с
которым я как-то попал в пресловутую "тройку", выдали на моих глазах деньги для
команды из окошечка банка только по его слову и звонку представительства.
Многое из тех реалий жизни в "горячо любимой стране", в
отношении властей к отъезжающим за рубеж, и к внешнему, "капиталистическому"
миру, невозможно объяснить современному человеку.
По довольно точному определению одного из очеркистов того
времени, мы были "великой слаборазвитой державой", что накладывало свой
отпечаток на все формы общения с другими странами. Особенно контрастировал этот
неизвестный нам мир с нашим по внешнему, цветовому многообразию окружения,
яркости реклам, цветным стенам домов, цветастой одежде, легкой и удобной,
бесчисленному количеству и разнообразию товаров в магазинах.
Проще и более понятной, немного похожей на нашу, была жизнь
только в совершенно новых индийских или арабских кварталах (гетто), построенных
республикой Сингапур по единому плану ("план Раффлза"). Там стояли одинаковые,
похожие друг на друга дома для эмигрантов, что-то вроде "хрущевских" новостроек
улучшенного качества.
Да, еще отличался тогда, в конце 70-х, от всеобщего городского
"архитектурного карнавала", скученностью и бедностью, небольшой островок старых
хижин в самом центре старого города- "Чайнатаун", притулившийся к берегу реки у
моста
South Bridge Road
через речку Сингапур, и
исчезнувший через несколько лет, но появившийся позже в обновленном виде.
Тот старый китайский район, где рыбачьи лодки были
пришвартованы к сваям хижин, нависающих над водой, а хозяйки выливали помои
прямо в речку из окон, давно исчез. Мы его уже не увидели в 80-м году при
очередном заходе НИСП "Прилив" в Сингапур.
Зато только там, на рынке, можно было заказать и тут же
получить любое блюдо национальной кухни, такое, как жареного крокодила со
специями, который разделывался виртуозно на ваших глазах и выбранный покупателем
кусок швырялся на раскаленные жаровни, стоящие рядом.
Или еще, но уже не в старой части города, Kампонг Глам - бывшая
рыбацкая деревушка, место обитания последних мусульманских правителей с мечетью
Jamae Chulia и кварталами, где арабы торговали шелками и бархатом.
Поразительный район Джуронг, еще один город в городе с самым
большим и современным портом в мире, и одним из самых крупных в мире
нефтеперерабатывающих комплексов. Чистота и продуманность плана этого района
сначала удивляла, потом становилось понятным, почему именно здесь размещены
многие достопримечательности Сингапура - вилла Ау-Пэр с китайским парком,
крупнейшим в Юго-Восточной Азии, парк птиц с огромным разнообразием пернатых и
парк рептилий, где собрано более двух тысяч пресмыкающихся со всего
мира.
Удивляла еще и полное отсутствие в городе полицейских, нищих и
бездомных. Полиция работала в штатской одежде, а весь город оснащался все более
современными камерами слежения.Вот и оказался по безопасности проживания
Сингапур на одном из первых мест в мире.
Захватывало дух путешествие по подвесной дороге через пролив,
из города на остров Сентоза, с роскошными пляжами, приют в прошлом
наркоторговцев "золотого треугольника".
На птичьей высоте вереницы вагончиков ползли над морем со
станции на горе Фарбер, открывая вид на этот удивительный мир, чем-то похожий на
наши дальневосточные острова...
Не буду более распространяться об этом, одном из самых
необычных городов мира, тем более, что Сингапур стал обыденным местом для сотен
океанологов нашего института, моряков Владивостока и многих, многих деловых
людей. Сингапур значительно потерял свою притягательность по сравнению с другими
экзотическими местами, куда судьба, точнее работа, забрасывает наших граждан в
"послеперестроечное" время. Облик самого города за эти тридцать лет так
изменился, что я, разглядывая через Интернет город, новую набережную - не узнаю
его, он становится одним из самых привлекательных городов мира. Уже тогда
производили впечатления темпы строительств в городе, чистота при выполнении
работ и виртуозное, цирковое изящество строительных рабочих, перебирающихся по
бамбуковым, легким и , как казалось, непрочным строительным лесам. Мы с рейдовой
стоянки видели только начало строительства эстакады через залив, а вот уже и
новый ряд небоскребов стоит за ней...
А парков в Сингапуре и тогда было
много, а становиться все более, они полны прохладой даже в самый жаркий день, их
загадочный вид порождает ощущение восточной сказки,
волшебства...
Первые впечатления остаются навсегда, потом острота
притупляется, мы заходили еще раз в том рейсе, потом еще раз, когда рейс по
каким-то причинам продолжили. Позже мы все более углублялись в другие районы
этого ни на что не похожего города, бродили по новым местам, храмам, паркам:
"Орчид роад", "Араб стрит", буддистские храмы, парк "Тигрового бальзама"...Всего
не перечесть.
Самое сильное впечатление производила на нас в то время особая
чистота этого жаркого, полного экзотических фруктов и запахов, города, где за
любые нарушения ожидал штраф от 500 до 5000 сингапурских долларов (тогда 1
доллар США стоил 3 сингапурских).
Понятно, что в этом городе можно было встретить на улицах
босоногих красоток, сверкающих чистыми пятками. С предостерегающей надписи о
запрете курения и огромном штрафе начинался каждый сеанс в кинотеатрах, где
американская жвачка была объявлена "вне закона".
Городские парки производили впечатление какого-то излишнего,
ненатурального порядка и благоустройства, чистоты и выделанности форм цветников
и кустарников. И еще - нигде, несмотря на откровенную жару, влажный тропический
воздух и горы фруктов, и привлекательные ароматы, не было видно мух, или других
насекомых. Чистоту соблюдали все жители города "от мала до велика".
Мы как-то присели отдохнуть в парке, утомленные посещением
мемориала жертв 2-ой мировой войны, и меня поразил совершенно расстроенный
мальчуган-китайченок , лет четырех-пяти, выпивший сок через трубочку из пакета,
а потом растерянно оглядывающийся по сторонам - "куда его деть". Он топтался
расстроенный по газону, урны нигде не было, но, наконец, придумал, приковылял к
кустику, повесил пустой пакетик на веточку и, счастливо улыбаясь, ушел.
Буквально, через минуту служащий парка, проезжая на велосипеде, не слезая с
него, подцепил каким-то крючком этот пакет и поехал дальше, посматривая по
сторонам.
Заход подходил к концу, бункеровка была закончена, сгибаясь под
тяжестью ковров, не доверяя портовым службам, последние из "уволенных" на берег
возвращались на рейдовых катерах к "Волне". Подошла, наконец, и широкая,
раскрашенная в носовой части желтыми драконами, малайская джонка, просевшая под
тяжестью грузов, купленных бывалыми моряками в бесчисленных магазинчиках города:
коврами, рулонами тканей и бытовой техникой на продажу. Казалось, это древнее
судно вот-вот пойдет ко дну, но все обошлось, товары были доставлены на палубу,
многие вздохнули с облегчением. Этот вид покупок в порту с "доставкой на дом"
был нам тогда не знаком.
Ужин в кают-компании с закупленными на берегу, неизвестными нам
фруктами, совпал с прощальными гудками и отходом "Волны" на новые маршруты...
Пошел третий месяц нашего плавания, мы
все прибавили в весе, почернели под тропическим солнцем, попривыкли к работе с
лебедками на палубе во время "станций". Яркие впечатления от захода в Сингапур
сменила рутина однообразного морского пейзажа - океан от горизонта до горизонта.
Мы прошли Южно-Китайское море, пролив Лусон с островами Бабуян
на траверзе, вышли снова в Тихий океан и через две недели уже выполняли "разрез"
по 140-ому меридиану с севера на юг. Ожидали очередного захода в Сингапур, после
которого должны были следовать домой, во Владивосток.
Сингапур был на месте и 11-го сентября наш отряд в очередной
раз сошел на берег с мыслями о последних покупках, подарках оставшимся на
берегу.
Чтобы увидеть новый фильм с популярным уже во всем мире актером
Траволта, я купил всей своей "тройке" билеты в шикарный кинотеатр. В нем каждое
кресло стояло отдельно и имело в подлокотниках пульт для регулирования наклона
спинки, включения струи охлаждаемого воздуха и какими-то другими, мне не
известными, ручками и надписями.
Сходили в бассейн покупаться в пресной воде, посетили аквариум,
посмотрели на пираний, прикупили новой техники и вернулись на судно. Все почти
повторилось, как и в прежний заход. Разве что в еде мы стали разбираться
получше, и уже не отпугнул, а приятно удивил вкус почти черных с синими
разводами китайских деликатесных яиц, выдержанных в земле, приправленных соусом.
Мы стали привыкать к "чили", соевому соусу, "кари", закупали
бутылочки этих приправ для дома, с собой, обменивались друг с другом своими
"открытиями", ценами, резко различающимися на одни и те же товары в разных
магазинах.
Я рискнул попробовать легендарный тропический плод дуриан,
источавший тяжелый запах, напоминавший огромную разомлевшую на жаре дыню в
колючках. Вкус был незнакомый, странный и определить его было невозможно, но мне
понравилось.
До сих пор все шло по плану, но в первый же вечер выхода в море
из Сингапура, по спикеру объявили о продлении работ еще на месяц и выполнении
дополнительных "буйковых станций" в районе к западу от Марианских островов. Удар
был, что называется "под ложечку". Во-первых, нами потрачены были все личные
деньги, так что даже в судовом буфете ничего нельзя было уже купить, во-вторых,
многие отправили домой радиограммы о прибытии и, в-третьих, заканчивался тот
запас психической прочности, предел которому каждый ставит для себя
самостоятельно и с таким расчетом, чтобы дождаться берега.
Конечно, НИСП "Волна" не "Баунти" и "советские люди не...",
далее можно вставить словарный запас из "Спутника партгрупорга" (любой год,
Изд-во политической литературы). Но люди есть люди и общее возмущение на корабле
возрастало.Были сформулированы "лозунги" - "даешь внеплановый Сингапур" и
"двойную валюту".
Может быть, начальство и само так бы распорядилось, но, как
всегда, "у них" превалировало выработанное властью неуважение к рядовым
работникам, которых никогда не спрашивали, принимая любое решение.
Когда все утряслось, волнения были "подавлены" и все же был
обещан и Сингапур и дополнительная валюта, стали возникать в экспедиции уже
другие особенности длительного пребывания в море. Саша Нелепа вдруг собрал
чемоданы и выставил их на палубу перед иллюминаторами. Наш гидробиолог "от
Бога", Женя Стародубцев, исчез и перестал впускать в свою каюту даже стюардов.
Я в таких стрессовых ситуациях ищу подходящую женщину. Женщины
могут уладить все невзгоды и напасти одинокого мужчины. Хотя, конечно, у каждого
имеются свои приспособления к острым ситуациям и методы выживания в сложных
климатических условиях, особенно на корабле в тропиках.
Если Сашу двум женщинам нашего отряда удалось отговорить от
высадки прямо в океане на любое встречное судно, то с Женей Стародубцевым
оказалось сложнее. Он не отвечал на стук в каюту, а его помощник по совместной
работе, гидробиолог Коля Родионов, зная характер своего коллеги, успокаивал нас
и говорил , что "все обойдется, не надо его трогать".
Только в самом конце этого затянувшегося рейса мы обнаружили,
что все мензурки со спиртом оказались пустые. Женя до конца путешествия так
больше на людях и не появился.
А так как рук уже не хватало
я стал на лебедку около полубака и во время дрейфа
судна помогал Коле отбирать пробы с "горизонтов". Пробы фильтровались,
собирались в пробирки, заливались спиртом и закладывались в холодильник нашей
судовой лаборатории. Позже, уже на подходе к Владивостоку, оказалось что все
образцы планктона (работы по зоопланктону были плановые), которые после отбора
проб и фильтрации аккуратно заспиртовывали и ставили в специальный холодильник
пропали. Мы обнаружили, что все мензурки со спиртом оказались пустые.
А пока в дрейфах, на "станциях", командой "для разрядки"
придумывались общие развлечения: ловили кальмаров и акул с палубы , играли в
волейбол, были и ночные купания в бассейне и даже КВН. И конечно ежевечерний
просмотр кинофильмов в столовой команды, самом большом помещении на судне.
Кинофильмов отбиралось, наверное, больше сотни, но и рейс уже длился четвертый
месяц, так что пришлось "помпе" после "второго Сингапура" крутиться с выдумками.
Было, конечно, и традиционное "крещение" в моряки,- после этого
захода мы пересекали экватор,- и выдача "свидетельства" после "издевательств"
бывалыми моряками над салагами .
![[]](image0-6.jpg)
Рейс продлили для работ в Масакарском проливе у южных мысов
острова Борнео (теперь Калимантан), где сделали длительную (недельную) стоянку
для выполнения специальных работ. Здесь удалось выполнить мои старые "задумки",
связанные с размышлениями об условиях возникновения тайфунов - измерить вариации
величины поверхностного натяжения и получить градиенты температуры в тонком
поверхностном слое. Здесь же провели оптические измерения на подспутниковом
полигоне во время пролетов орбитальной станции "Салют-6" (Коваленок В.В.
Иванченков А.С.).
У острова Борнео я
убедился в точности и правдивости описания Хэмингуеем картины, изображающей три
смерча на Карибах. "Наши" смерчи были тремя грациозными образованиями,
напоминающими темно-синие змеи, штопором вывинчивающиеся из морской толщи. Они
прошли в миле от нас, покачиваясь на фоне островной зелени, и скрылись за мысом.
После "Вирджинии" мы смотрели на эти смерчи, как дети, в первый раз увидевшие
юлу - было интересно, но даже легкого беспокойства эти красивые игрушки не
вызывали.
Всему приходит конец, вот и мы выполнили все работы на
"разрезах", все "полигоны", станции и пошли домой после четырех с половиной
месяца нелегкого плавания. Как говорят во флоте, "мы полагали быть" во
Владивостоке 3-го ноября. Остались позади тайфуны, и штормы, изнуряющая
тропическая жара и туманы в северных широтах. Остались во мне и строки,
выплеснувшиеся вдруг на бумагу - "сто суток обнимала борт вода, туман развесил
призраки на снасти, идем в ничто, приходим в никуда, курс в пустоту прокладывает
"мастер" (морской слэнг - "капитан")... Еще потерпеть немного и -
Земля...Причитающуюся нам дополнительную валюту должны были выдать по приходу
домой в "бонах". Некоторые из команды, опытные в отношениях с "Альбатросом",
(спецмагазин для моряков, вроде "Березки"), поспешили заказать радиограммой
модные тогда, пыжиковые шапки. Мы все откровенно устали, но все же были рады и
концу рейса, и приходу домой, и заработанным деньгам - вся зарплата исправно
накапливалась в кассе ТОИ. Я был особенно доволен большому отпуску, положенному
при работе без выходных в дальних рейсах, выходило что-то около трех месяцев.
Закупив на оставшуюся у меня валюту в судовом буфете банок
тридцать черной икры, уложив их в тот же чемоданчик, где у меня хранились в
начале рейса пятьдесят пачек индийского чая ("со слоном"), я стал мечтать о том,
как и где я проведу эти три месяца безделья.
Еще через пару суток хода, мы прошли Цусимский пролив, "Волна"
погудела на условном месте гибели крейсера "Варяг", бросили с борта
импровизированные букеты... Скоро уже появятся знакомые очертания островов
залива Петра Великого, а там и сопки Владивостока и 44-й причал в заливе Золотой
Рог.
И все же в конце не обошлось без "ложки дегтя", когда судно уже
стало на рейде, в миле напротив Морвокзала, нас ожидал "сюрприз" таможни. Не
знаю, что и у кого они искали, но мы простояли до ночи, легли спать и только на
следующий день нам дали "добро" на выход в город.
Таможня изымала заграничные газеты, "лишние", за пределами
допустимого правилами, товары, "погранцы" шныряли по каютам......
Говорят, что в плавании самые трудные дни первые и последние. Я
согласен только со вторым. Действительно, окончание
длительного рейса требует дополнительных сил, особенно когда рейс еще и продлевают. Но штормовая
обстановка в океане, когда судно месяцами движется по такому району, по
заданному с научными целями маршруту, может обессилить любого, даже прекрасно
физически подготовленного человека. Это трудная работа - она для людей
психически полноценных, оптимистически настроенных, "крепких душой и телом".
Моряки - это квинтэссенция человечества, соль земли, именно,
они показали, что земля круглая, что она общий дом для всего человечества.
Благодаря морякам соединились друг с другом страны, языки,
товары и изделия. Томаты и картофель, шелк и драгоценные камни, порох и бумага,
фарфор и алфавит - приходили на судах в неизвестные друг другу страны,
континенты.
Изобретения и открытия с помощью моряков смогли проникнуть из
одной страны в другую, а многие приборы и инструменты вообще появились сначала
только для нужд мореплавания - от хронометра и компаса до радиопередатчика и
локатора.
Даже виноград и виноделие возникали в других странах благодаря
морякам и потребностям команды корабля в длительных рейсах. Так появились
плантации винограда, завезенные голландскими кораблям в Южную Африку, в
Австралию...Вино не портилось, и, в отличие от пресной воды, утоляло жажду в
тропиках и согревало в северных широтах. "Тропическое вино" в наших рейсах было
отголоском тех далеких времен "великих открытий".
Чтобы далее в этих воспоминаниях не возвращаться к моей личной
морской практике, добавлю пару самых ярких событий во втором "тайфунном"
рейсе на НИСП "Прилив", в
который мы ушли в декабре 1979 года, на "разрез", по 160-му меридиану восточной
долготы. Вспоминаю об этом еще и потому, что рейс совпал с вводом советских
войск в "Афганистан", что явилось, по-моему, одной из причин распада советской
империи. Нам вдалеке от родины особенно ярко была видна реакция свободного мира
на эти события.
Этот рейс, что называется, "не задался" сразу же, еще до начала
выхода из Владивостока. Вроде бы, как нас ни выталкивали береговые службы, мы
все равно не вышли в означенный начальством понедельник - все не могли найти
врача. Вышли только 25-го декабря, на католическое Рождество, что мне показалось
не совсем правильным и, по-моему, предвещало некие последствия. . Уже раньше
обычного времени грянули морозы с "китайскими", как их называют в Приморье,
жесткими ветрами. Конечно, приятно было сознавать, что через неделю можно будет
раздеться до шортов.
На второй день хода, в сплошном тумане Сунгарского пролива, при
нулевой видимости, перестал работать локатор установки "Метеорит", без которого
нельзя было выполнять аэрологические работы - одна из основных задач этого
рейса.
НИСП "Прилив" легло в дрейф, капитан стал подумывать о
возвращении во Владивосток. Что при этом было делать с выданной уже валютой и
выполнением всей программы рейса, было непонятно.
Я уже наладил с "мастером" (капитан, морской жаргон) отношения
на почве литературы, оказалось, что он такой же любитель О,Генри, как и я. Лично
мне никак не хотелось возвращаться в лютый приморский январь, и я попросил его
дать нам, нашему отряду, "поковыряться" в локаторе пару дней. Капитан дал нам
сутки, нас уже знали по предыдущим рейсам, доверяли, у нас был, как сегодня
говорят молодые специалисты, высокий статус.
Два моих "Эдисона", которые еще вдобавок, по совместительству,
были и "Кулибиными", а точнее высококлассными специалистами в области
радиофизики и электроники - Саша Нелепа и Олег Константинов взялись за дело.
Через пять-шесть часов работы в метеорубке локатор заработал, и вся команда
радостно и возбужденно приветствовала наших героев. Гидрометеослужба не должна
была жалеть, что взяла на борт специалистов из ТОИ ДВНЦ.
Еще через пару дней мы уже вышли на точку с координатами 40
градусов Северной широты и 160 градусов Восточной долготы и "покатились" с
работами на юг, к экватору, в Южное полушарие...
Мы прошли по меридиану до Новой Каледонии, встретили, как
положено, Новый Год в открытом океане, отметили мой день рождения, к которому
мой земляк Обухович, добродушный и обстоятельный "брат-белорус", корабельный
кок, приготовил торт размером с письменный стол, и пошли на заход в порт Морсби
(Папуа-Новая Гвинея). Вот здесь-то нас и ожидало первое неприятное известие,
которое изменило весь ход рейса, ухудшило общее настроение и внесло нервозность
в отношениях между членами экипажа.
"Прилив" встал на рейде в видимости порта, команда предвкушала
отдых в этом благословенном уголке тропической полоски земли, все мечтали
поваляться на пляжах, погулять, попить в тропиках холодного кокосового сока или
пивка, лично я предпочитаю второе, что всегда вызывало у меня самое лучшее
расположение духа. Однако разрешения на выход в город портовое начальство долго
не давало. Что-то происходило при переговорах по рации капитана с начальником
порта, которого он, между прочим, знал лично. Мы простояли до глубокой ночи, и
уже сквозь сон я услышал знакомый гул и вибрацию перегородок - судовые машины
были запущены на "полный".
На утро нам сообщили, что заход состоится, но только через
неделю и уже в Сингапур, мы, мол, туда и идем.
Значительно позже стало известно, что, несмотря на
предварительные договоренности, Папуа-Новая Гвинея, новое молодое государство,
только три года назад получившее независимость, отказало советскому судну зайти
в ее воды. Мы об этой международной обструкции узнали позже в Сингапуре, где я
сразу же набрал ворох газет и журналов. На корабле, оторванном от родины, где
остались семьи, родственники и знакомые, и где ничего нельзя узнать, так как
связи с берегом нет, даже обложки журналов с коллажами из советских реалий
(флаг, герб и т.д.) и разрисованными истекающими кровью афганцев "не нашего
лагеря", произвели безрадостное впечатление.
Сингапур сохранял обычный для него нейтралитет, связанный с
большим количеством советских кораблей, берущих "бункер" или стоящих на ремонте
в его доках. Хорошо еще, что там нас не били, как побили в это же время моряков
из другого рейса в Роттердаме.
Настроение не благоприятствовало развлечениям, но не помешало
"отовариться" на выданную валюту. Тогда пользовались самым большим спросом, у
модниц на берегу, шапочки из страусиного пуха, его "нетоварное количество"
(таможенное определение количества товара, разрешенное на ввоз) составляло,
кажется, десять упаковок. Кто покупал что-либо другое, брал на себя еще десять,
так что можно было провезти и двадцать и тридцать упаковок. Упаковка стоила в
Сингапуре один местный доллар, а на берегу, дома, продавалась за сто рублей.
"Овчинка стоила выделки".
Господи, чего только советский моряк не придумывал, чтобы хотя
бы детям привезти пару джинсов. Например, до таможенного досмотра надевал на
себя две пары, колени переставали гнуться, третью пару выставлял напоказ -
разрешен был провоз только двух пар. Даже выданную, из расчета доллар в день,
валюту нельзя было потратить, так как хотелось и купить желаемую одежду. Списки,
чего и сколько "имеет право" купить и провезти с собой моряк, вывешивались в
конце рейса. Вот и ухищрялись всеми правдами и неправдами обойти таможенные
правила, делая закупки в Сингапуре, договариваясь друг с другом.
Снова мы вышли в море, выполнять "полигоны", ставить
буйковые станции и запускать радиозонды, самое зрелищное действо в работах на
палубе. Снова "все свободные от работ и вахт" собирались на вечернюю лепку
пельменей, где "пельменные команды" соперничали друг с другом по количеству
изделий. Снова мы отмечали праздник Нептуна, но в бочку с мазутом я уже не
угодил, так как предусмотрительно взял с собой "Охранную грамоту", выданную при
пересечении экватора на "Волне" в 1978 году. И, опять, на буйковых станциях, на
одной из которых, в центре Тихого океана, прямо на экваторе, мы простояли восемь
дней, к нам, откуда ни возьмись, так как до ближайшего берега было миль двести,
пришли на своих пирогах целые туземные деревни с разнообразными товарами: от
драгоценных камней в бумажных кулечках и сотен раковин невиданного вида до
высушенных чучел крокодилов и черепах.
![[]](image-8.jpg)
Товары менялись на мыло, предпочитали аборигены наше, вонючее,
коричневое, хозяйственное. Менялись крокодилами на часы, черепахами на белую
простынную ткань, на одежду. Я пустил в обмен старый потрепанный пиджак.
Метрового размера черепаха с той поры висит у меня на стене моего жилища,
напоминая о тропиках и работах в ВЗК (Внутритропическая зона конвергенции) на
буйковой станции (11.02. - 18.02.1980 г.).
На этом же полигоне встретились со своей старой знакомой,
"Волной", начались поездки с корабля на корабль, спуск и подъем качающихся
вельботов, карабкание по веревочным трапам на борт, встречи друзей и совместные
"посиделки". Уж казалось бы, как и где я мог увидеть своих университетских
товарищей из ИТМО АН БССР, но в центре Тихого океана это удивительная встреча
состоялась. А на самом деле, суда не просто стояли в пределах видимости,
выполнялась обычная работа, установка вертушек на горизонтах, "сверка" времени,
показаний приборов, синхронизация полигонных измерений всех судов, участвующих в
международном эксперименте "ПИГАП".
И, конечно, при такой длительной остановке в центре океана на
полигоне, не упустили случая, с разрешения старпома, половить кальмаров,
удивительных существ, "летающих" в воде, как птицы, или как маленькие ракеты, но
легко попадающих на простую блестящую приманку с десятком крючков на конце.
Выброшенная на палубу, эта серебристая, подрагивающий от предчувствия конца, еще
живая плоть, вдруг на глазах меняла цвет. Потом по телу кальмара пробегали, как
рябь на воде, яркие полосы всех цветов радуги, напоминая цвета побежалости
раскаленного металла или игру интерференционных полос на пленках разлитого по
воде бензина или нефти. Цвета медленно угасали, исчезала яркая окраска до
светло-серого тона, кальмар вздрагивал в последний раз и затихал. Только на
палубе оставались последняя и единственная защита кальмара, выброшенные в
предсмертной агонии пятна черных чернил, которые, ругаясь всякими нехорошими
словами, на следующий день смывала палубная команда.
Невозмутимый Валя Цой, человек без лишних эмоций, шинковал
целый таз этого деликатесного сырья, вместе с морковью и специями (кальмар не
варится), поливал его уксусом, и к ужину кальмар был готов. Наш отряд собирался
в своих каютах к вечернему чаю, судовая кухня "отдыхала". Валя все еще молча
переживал свою неудачу, когда у него перед заходом вдруг поднялась температура и
его все-таки уговорили, чтобы выпустили "тройку" на берег, высадится вместе со
всеми с катера и посидеть на пирсе до прихода возвращающихся на судно ребят. Это
было грубым нарушением "Правил советского моряка" - разъединение тройки.
Кончилось это потом_печально - лишением его визы, моими "собеседованиями" с
"кегебистами", соответствующими "оргвыводами". А кальмара лучше, чем Валя, все
равно никто не умел готовить...Даже в ресторанчиках Сингапура.
Мой последний "тайфунный рейс" близился к завершению, мы
вернулись в свой порт к началу весны...
Жизнь в море и жизнь на суше не пересекаются, проходят в разных
плоскостях, может быть даже параллельных. Так что я сознательно пропустил конец
1978 года, когда вернулись мы из тяжелейшего, почти в пять месяцев, плавания.
* * *
|
